Наш Современник, 2003 № 03

Еще тогда, когда тысяче людей в зрительном зале угрожала гибель, как-то само собой зародилось предчувствие, что в этой стихии безумия, где случайно, но неразделимо (и теперь уже навсегда неразделимо) переплелись такие далекие, казалось бы, и никак не связанные друг с другом вещи, как модный musical и изощренный террор, беззаботное развлечение и хладно­кровное унижение, красивая театральная иллюзия и самая что ни на есть настоящая смерть, — должна быть какая-то своя скрытая, пока недоступная нам логика; что не может быть такого, чтобы все дело было лишь в происках “международного терроризма”, а мы все были бы здесь ни при чем. И скоро это смутное предчувствие переросло в твердое убеждение: да, это все неспроста, это сама реальная наша жизнь таким вот “непедагогичным” образом преподает нам всем какой-то важный урок. Словно сама действи­тельность — безжалостная и неизвестная нам — пытается вразумить нас, чтобы мы наконец остановились, одумались, стали приходить в сознание и понимать для начала самые простые вещи. Например осознали хотя бы то, что с недавних пор мы все оказались в положении человека, который идет и даже торопится, но сам не знает, куда именно...

Гёте недаром предупреждал, что самое трудное — видеть то, что перед глазами. И действительно, только позднее, уже после трагической развязки, стало проясняться очевидное , что между мюзиклом (как видом модного развлечения) и террором (как одной из форм современного насилия) с высшей точки зрения существует некая глубинная смысловая связь, что все это лишь разные проявления одного и того же господствующего “духа времени”, так или иначе — нашей общей жизни, неотъемлемой частью которой они стали с недавних пор.

*   *   *

От страха смерти к страху бессмыс­ленной смерти, то есть бессмысленной, пустой жизни.

Н. Н. Трубников

 

Естественно, что находившиеся в концертном зале перед лицом смерти вели себя по-разному.

Очевидцы рассказывали: когда террористы искали добровольцев из числа заложников обвязаться взрывчаткой, первой без промедления и спокойно предложила себя... миловидная холеная жена милицейского генерала, чего от нее, разумеется, никто не ожидал. Была там и Фатима, молодая красивая врач из Кабардино-Балкарии, которой боевики предлагали уйти, но она по своей воле осталась вместе со всеми и без устали помогала, кому только могла помочь. И была там другая женщина, тоже врач, которая сочла возможным оставить детей и тех, кому нужна была экстренная помощь, и умудрилась договориться с террористами, чтобы отпустили не только ее одну, но и все ее семейство. Потом она горячо митинговала, послушно говоря то самое, что от нее хотели услышать боевики и наши “правозащитники”, а градоначальник со свойственным ему остроумием назвал ее “классным специалистом и мужественным человеком”.

В целом же бросилась в глаза абсолютная неготовность к смерти большинства людей, так или иначе причастных к этой трагедии. Наблюдая многочисленные истерики родственников заложников, когда люди совершенно теряли рассудок и остатки достоинства, невольно приходили на память совсем иные образцы поведения. Например такой известный эпизод из истории Древней Греции. Когда одной матери сказали, что все ее сыновья (если память не изменяет, трое) погибли в сражении, она, не теряя самообладания, кратко ответила: “Я знала, что они смертны”.

Всегда оказывается так: наиболее глубокое есть в то же время наименее “сценическое”; чем сильнее внешние проявления чувств, тем поверхностней, беднее содержанием эти чувства — как радости, так и горя. Сдержанность, которую обычно принимают чуть ли не за бесчувственность, на самом деле у незаурядных людей есть следствие исключительной содержательности и глубины их переживаний. Гамлет говорит о своей печали не понимающей его матери:

 

                                           ...Ни этот

Суровый плащ, ни платья чернота,

Ни хриплая прерывистость дыханья,

Ни слезы в три ручья, ни худоба,

Ни прочие свидетельства страданья

Не в силах выразить моей души.

 

                      (Пер. Б. Пастернака)

 

Гамлет потому и философ, что он человек. Он знает, что главное достоинство человека — мыслить. И, желая познать жизнь, стать “человеком в полном смысле слова”, он больше всего размышляет о смерти.

У нас же в очередной раз выяснилось: даже такая простая мысль (и не мысль даже, а сама очевидность), что вообще-то все мы смертны и умрем мы рано или поздно не в результате какого-то несчастного случая или болезни, а потому все-таки, что родились, — является для многих из нас новостью.