Наш Современник, 2002 № 12

Впрочем, почему же, вспоминали и о русских. В ночном эфире ТВС с 24 на 25 октября прозвучал вопрос телезрительницы, представившейся как татарка: как власти будут вести борьбу с русским национализмом? И “государственные мужи” — спикер Мосгордумы В. Платонов и экс-президент Ингушетии Р. Аушев охотно подхватили тему. Перечисляли, кого из русских националистов и когда посадили. Сокрушались (Аушев), что это происходит не так часто, как следовало бы...

О выступлениях В. Новодворской (ТВС. В ночь на 24.10.2002), Л. Млечина (ТВЦ. В ночь на 24.10.2002), Б. Немцова (RENTV. 26.10.2002), а также о передаче “Свобода слова” (НТВ.25.10.2002) говорить не стану. Из соображений нравственной гигиены.

Но и это поразительное умолчание о нашем народе убедило меня в моей правоте. Главы, предлагаемые читателю, — о русских. О наших городах, наших людях и их бедах.

Чужие

 

Река играет. Белесая, взблескивает серебряными искрами. Тревожно темнеет, отливая сталью. Солнечно голубеет. И наконец успокаивается в густой глубокой синеве. Волга, миновав верховья, пройдя мимо Ржева, Старицы, Твери, Калязина, набирает ширь и праздничный ход.

Там, где привольной излукой она поворачивает на Рыбинск и Ярославль, зыблются, уходят под воду отражения угличского Кремля. Мощный четверик Свято-Преображенского собора, крашенного в казенный желток, каменное полотенце терема удельных князей, с девичьей прихотливостью “вышитое” полтысячи лет назад краснокирпичным узорочьем, вишневый, прочерченный белыми вертикалями храм Царевича Димитрия — на крови.

За ними широчайшая площадь — не Ленинская, не Октябрьская — Успенская. И две улицы — Ярославская и Ростовская, вдоль которых нарядно вытянулись двухэтажные купеческие особняки с кокетливыми мезонинами. А дальше проулки глохнут в садах, и домики — уже одноэтажные, деревянные — рассыпаются в праздничном беспорядке. Самые высокие здания — пожарная каланча уездных времен и церковные колокольни. Казанская, Корсунская, Иоанна Предтечи, кремлевская звонница, три взлетающих в небо шатра Успенской, “Дивной”, как ее называют в народе.

“Углич — святой город, — нараспев произносит матушка из Алексеевского монастыря, где высится “Дивная”. — В XVII веке в нем было 40 тысяч жителей и 150 церквей, 12 монастырей. Четыре года осаждал город неприятель: ляхи да литва. Не мог взять! И только предатель Иван Паршин открыл врагу, как попасть в Углич. Вырезали все 40 тысяч! Крови было столько, что переливалась через порог храма…...”

Я слушаю, не перебивая. Не пытаясь сверить слова монахини с тем, что вычитал из книг. Понимаю — это легенда. Выражающая то скорбное, роковое, что сделало легендарным и сам город. Один из древнейших (старше Москвы) в России. Вошедший в ее историю преданиями, святоотеческими житиями, сценами пушкинского “Бориса”. Коренной град — из тех, про которые говорят: отсюда и пошла Русь.

Сегодня Углич потрясен свежей, только что пролившейся кровью. 21 июля 2002 года буквально в пятидесяти шагах от храма Димитрия на крови был зарезан русский подросток Костя Блохин. Убийца — чеченец.

Убийство всегда несчастье. Но в городе, на гербе которого запечатлен зарезанный отрок, оно больше, чем трагедия, —   в ы з о в.  Вызов истории, святыням Углича. Надо как-то чересчур демонстративно не знать всего этого, дерзко презирать, чтобы совершить подобное убийство на   т а к о й   сцене.

Откуда в городе, со времен Смуты и не слыхавшем о насилиях иноплеменных, жестокие “агаряне”? Это долгая история. Связанная с внезапно свалившимися деньгами. На волне экономических экспериментов Углич был объявлен территорией льготного налогообложения. Своего рода офшором. Этакими волжскими Багамами. Появились первые миллионы, а следом потянулись “агаряне”. Сейчас чеченская диаспора насчитывает около ста человек и в той или иной форме контролирует многие предприятия и фирмы.