Наш Современник, 2002 № 12

Неделя была очень насыщена. В понедельник брал костюмы9. Какой праздник настал у меня в мастерской! Я повесил их по углам на плечики. Примерял. И теперь у всех будут живые складки. Уж я смотрел в зеркало. И платья, и сарафаны, и кольчуги, и рясы. И рубахи, и шлемы, и кокошники — все прямо в картину. Это был понедельник. Во вторник я доделывал, приводил в порядок мои картины, уходящие на закупку. Уходят в Таганрог. Хорошие люди там, говорят. Музей хороший. На этом берегу Азовского моря будет мой уголок. То-то радость и грусть. “Жалко, наверное, — спрашивают меня, — отдавать?” А Бог его знает. Скорее грустно, и страшно голых стен, сразу завесил их. Все перевесил. А так — что же? Мое продолжение, мои картины будут теперь смотреть люди и после меня. Они станут числиться, значиться, занимать места, сообщать мои чувства, отходить в историю и оставаться в ней. Занимать уже свое место. И жива будет в них моя душа, сущность моя продлится. И мне не страшно. Я горд этим. И конкретный мой срок жизни не имеет значения.

А в картинах моих все более станут выступать признаки времени. А отклик найдут лишь те качества, которые будут едины и понятны для всех времен. И будет висеть в воздухе мой волейбольный мяч из “Воскресения”, и стоять застывшие люди с воздетыми к небу руками. И будут в моем “Лебедином озере” отражаться — мои деревья. И так же тиха и спокойна будет долго-долго — вода. Очень хорошо все это.

И здесь же, когда сдавал картины, я встретил “Мою маму”. Ей уже десять лет, даже одиннадцать. А она мотается с выставками по всему миру. И надо же — жива, и почти здорова. И я забрал ее к себе в мастерскую. Так хотелось с ней повидаться. Побыть наедине, вспомнить свой подвал и то время, когда писалась. Отдельные куски очень хороши и совершенны, и до стереоскопичности иногда убедительны. Иногда же — жесткий, не закругленный контур, не тот цвет на теле, в подвале-то — легко ли! А уж поэзии и романтики — этого хватает.

А в четверг приезжали с ТВ. Я им приготовил декорацию. Они снимали костюмы, интерьеры, работы, меня, дочь. Что-то останется. Эмоция же по этому поводу — весело, как на ярмарке, озорно, как на базаре, и пусто — как на телевидении. Все с налета, наскока... Ну, где же мои герои? Где мои краски?.. Где мое здоровье? (Грипп). Где мой Дмитрий?.. Скорее, скорее работать... Заканчиваю. Зовут есть — моя дорогая подруга зовет.

31 марта 1980 г.

Рисовал в картину. Что за радость найти то, что нужно в натуре. Что за открытие она преподносит с каждой складкой, поворотом. И какой праздник, когда чувствуешь — материал в картину. Как помогают костюмы! Человек сразу оказывается в них в другой эпохе.

12 апреля 1980 г.

Давненько не брал в руки... За это время был курс лечения. И затем — дела и люди хорошие, и главное — будет выставка!10 В этом году! В хорошем месте, на Кузнецком, и все мои работы. И идет внутри меня работа и — переоценка мастера. Я вновь рождаюсь. Быть может, только рождаюсь с этой выставкой. Хватило бы сил мне и моей Ирочке — вот главное.

18 апреля 1980 г.

Все идет быстрее, чем я рассчитывал. Собирается, проявляется картина, идет из-под руки. Становится плотью, пространством, средой, реальностью.

Сколько еще витков предстоит мне в этом холсте. Он становится центром, ему просто некуда деваться — не так плохо я собрал все это по композиции. Теперь сыграть все это, спеть. Да просияют лица, да выразят глаза! Как у Гойи, Веласкеса, Эль Греко, Ван Эйка, у всех, всех сразу — нравится цвет и выражаются одежда, орнаменты, самый воздух, бархат, металл, лен — все свое лицо должно иметь.

Все должно смотреться сразу, издалека, все должно читаться, и вплоть до близкого рассматривания!

И новый завтра день, благодаря моей царственной подруге, верной моей спутнице Ирочке.

Из Детства. В четвертом классе. Год — 1949, г. Уфа

Нашел мой друг Генка Мартышин ковер. Настоящий, на клеенке. Там русалки и лебеди, и все такое. Его обронили по дороге актеры-гастролеры, что в клуб к нам приезжали. А Генка нашел. И принялись мы с него делать копию на кальке, чтоб на базаре продать. Достали же где-то, а? Я выступал в роли художника. Только калька никак не раскрашивалась цветными карандашами. Но все равно было хорошо. А у Мартышиных дома интересно было. В кухне стоял фанерный ящик, большой, как сундук. И Генка однажды показал мне, что там. Там было полно сала. Его отца звали иногда колоть свиней, а это был гонорар. А уж так тогда голодно было.

...Уехали мы потом на Украину. Вернулись уже в родные места, когда я пошел в восьмой класс. Генка мой вырос, стал широкоплечий красавец, кареглазый и смуглый. Но мы почему-то решили сделать вид, что забыли друг друга. И не здоровались в школе. Благо в разных классах были...

20 апреля 1980 г.

У моей картины очень много ресурсов. Они открываются мне день ото дня. Я убеждаюсь в правильности моего центра, в точности состояния его. И сколько еще возможностей! Я вижу все.

26 апреля 1980 г.