Наш Современник, 2002 № 12

А сегодняшний день принес мне одну встречу. Я стоял в магазине в очереди. И вдруг передо мной прошло, проплыло лицо старой женщины с глазами, как у состарившейся Богоматери. Мы были с Ирочкой3, и я попросил жену подойти к ней. Очень захотел нарисовать ее в “Куликово” и равно боялся отказа. Я сразу подумал, что она не москвичка (магазин под одной крышей с рынком). И точно. Они с дочерью из Калининской области. Приехали на базар продавать сало. Да торговля неважная. Вчера на двадцать пять, да сегодня немного. “Ну масла купили да апельсинов, вот и все деньги”. “А только, — говорит, — вы найдите какую другую старушку. А мне некогда, — говорит, — мне еще в “Детский мир” надо. А вечером уезжаем. Билеты еще не взяли”. Ну, мы решили ее уговорить. (Ирочка, молодец). Подходим к дочке ее, а та сразу говорит: “Пусть идет, пока я тут торгую”. И, покраснев от смущения, пошла бабуля с нами: “Да куда это я такая досужая пойду. Шестьдесят два года уж. Корова есть, а помрет бабка, что они будут делать? Ой, спина болит, сегодня на полу спали. Тридцать человек нас в одной комнате в общежитии, все на полу. Да еще по тридцать копеек взяли. Больше уж не решились”. “А народ хороший у вас в поселке?” “А для меня все хорошие”. А как расставались, дочка ее говорит: “Спасибо, мать нарисовали. Мы, — говорит, — вам посылку соберем”.

1 марта 1980 г.

Женщина на берегу.

Река Остер, что в Зарайске протекает, — невелика. Берега ее не круты. И без всякой растительности. Так, степная речушка, и на зеленых ее берегах мы, студенты-первокурсники ВГИКа, проводим время у воды — практика. И вот однажды напротив нас, на том берегу, остановился “газик” и вышли мужчина и женщина. Они стали раздеваться, чтобы выкупаться, да, видно, в случайной поездке не было у них купальных принадлежностей. Мужчине-то проще. А вот женщина решила этот вопрос по-своему. Она разделась донага. Он что-то сказал ей, показывая в нашу сторону. А она только рукой махнула, не подумав прикрыться. Так она смеясь и вошла, не торопясь, в воду. И в ее прекрасной обнаженности не было ничего грязного или пошлого. Зеленый берег, солнце, воздух и тело, излучающее нежную мраморную белизну — все это являло собой прекрасную картину. Хотя и смущало нас. А женщина выкупалась, он тоже вышел из воды. Они оделись и уехали. А видение навсегда осталось со мной.

1 марта 1980 г.

[Мы] не свидетели, но участники.

Мы снимали в одном из городков нашей средней России4. Я ехал однажды с выбора натуры в пустом “рафике”. Шофер да я, вдвоем. На обочине на одной из остановок неизвестно как курсирующего автобуса стоял человек. У ног его лежал полупустой мешок. “Давай возьмем мужика”, — предложил я шоферу. Я любил подбирать людей по пути. Глядишь, и узнаешь и местные новости, и выспросишь что нужно; что за река, что за деревня, да мало ли что еще. У этого дяди  я решил много не спрашивать. Он оказался навеселе. А я не любитель хмельных разговоров. Да только услышал, что в мешке у него что-то живое шевелится и повизгивает. “Поросенка вот купил”, — говорит. “А дорого?” “Двадцать пять отдал, ну, и обмыли маленько”. “А сходить вам далеко?” “Да нет, немного еще с вами проеду. А вы, — говорит, — кто будете?” Я рассказал, что снимаем здесь фильм. “А-а, слышал, про войну, — говорит, — да? Вот и спасибо вам, спасибо, что про войну. Молодые вы, а молодцы. Спасибо за память”. Вот такая встреча.

А машина наша приближалась к Мурому, где на площади готовили мы к съемке главную сцену — повешение героев. В городке шли слухи-пересмешки о том, что, кто согласится, чтобы его повесили, заплатят сто рублей или даже триста. И когда я был на декорации, досужие прохожие все спрашивали, скоро ли “вешать” будут. Неловко и шутить с ними было на эту тему, и не отвечать тоже. Дело-то святое у нас было.

И вот в один из воскресных дней назначена была съемка. На площади города, превращенной в место казни, согнали немцы народ, и стали мы вершить наше действо — прощание героев перед казнью: такова была сцена. И драматизм сцены захватил всех нас. И обращение к участникам массовки (да и просто к прохожим, что зеваками торчали на площади) звучало уже в полной тишине.

И вот началось действо, и случилось чудо. Актеров не стало, стали люди, действительность, история. Время отодвинулось на тридцать пять лет назад. Площадь застыла в оцепенении. Не стало ни зевак, ни случайных прохожих. Все стали участниками события. Как в греческой трагедии. И оно развивалось по своим законам, это событие. И актеры, уже после окончания эпизода, никак не могли выйти из этого состояния. Все стояли, обнявшись, и слезы были в их глазах. И люди не хотели расходиться.

13 марта 1980 г.