Наш Современник, 2002 № 10

— Успеется еще домой, — вяло возразил Тыковлев, который не любил сауну, но окончательно понял, что от продолжения задушевных бесед с Рыбовым, теперь уже в голом виде и с водкой, ему не отвертеться. Впрочем, зачем уклоняться. Не поймет Яков Иванович. Как-никак секретарь ЦК. Честь оказывает, коли готов с каким-то послом в одной бане мыться.

— Банька уже ждет, — широко улыбнулся Саша. — Все будет наилучшим образом.

— Ты пойми, — вновь начал горячиться Яков Иванович. — Ты думаешь, меня только окатыши и домны волнуют. Ничего вокруг себя не вижу. Меня состояние нашей экономики волнует. С каждым годом концы становится труднее сводить с концами. На пределе работаем. Темпы роста падают, отдача на каждый вложенный рубль уменьшается, производительность труда не растет, рабочий класс разложен, везде обман и приписки. Так ведь и доиграться можно. Реформа позарез нужна, а ее загубили. Не дали Косыгину провести реформу. Ну, добро бы не дали, потому что какую-то свою модель получше косыгинской в загашнике имели. Так ведь ничего не имеем. Нам и так нравится. Пусть оно себе дальше катится, как до сих пор катилось. Само собой образуется. А мы пока друг другу ордена вешать будем и про подвиги главного под Новороссийском рассказывать. Все из-за глупой ревности. Как же так? Косыгин придумал какую-то реформу. А почему он? Почему не Генеральный секретарь? А может, и реформа-то эта замышлялась как способ подорвать авторитет руководства партии? Чувствуешь? Я не говорю, что Генеральный сам так думает, но нашептывают ему друзья и помощнички. Оно бесследно не проходит. В результате ничего не делается. Вот ты думаешь, я сейчас вернусь и что-то сумею внедрить из того, что у твоих австрийцев подсмотрел. Ни хрена у меня не выйдет! А я секретарь ЦК. Если уж у меня не выходит, значит, ни у кого не выходит. Как же жить дальше? То-то, Саша.

Тыковлеву стало не по себе. Набрался, конечно, Яков Иванович. Целый день в рюмку заглядывает. Устал. Но, тем не менее, не маленький он. Соображать должен, кому и чего говорит. Считает, видимо, что можно доверять. Как-никак с бывшим замзавом отдела ЦК разговаривает. Свои люди. Из одного детского сада, так сказать. Но так по адресу Генерального прохаживаться... Это, по меньшей мере, неосторожно. А может, он специально? Испытывает? Но зачем Тыковлева испытывать? Он ведь отрезанный ломоть. А вдруг нет? Вдруг поручили Рыбову проверить его на вшивость, прежде чем возвращать в Москву? Вдруг у них там на Тыковлева опять виды?

Саша покосился на Рыбова. Похоже, тот отключился. Глаза закрыты. Тихонько посапывает носом. Ну и слава Богу. Пусть хоть придет в себя немножко перед вечерней баней.

Но Яков Иванович в этот день так в себя и не пришел. Три захода в парилку, перемежавшиеся тостами за общих друзей и “за нас с тобой”, быстро доконали секретаря ЦК. Взгляд его окончательно остекленел, язык вновь и вновь повторял одни и те же доводы и мысли. Казалось, в голове у Рыбова работал сломанный патефон, который ему никак не удавалось выключить. Одновременно с каждой рюмкой выпитого нарастала агрессивность. Разругав по очереди всех общих знакомых из аппарата ЦК, Яков Иванович принялся за Генерального.

— Слышал паскудный анекдот про нашего Бровеносца в потемках? Значит, так, — Рыбов настроил свой речевой аппарат на шепелявый брежневский лад. — Возмущается Леонид Ильич по поводу слухов, будто вместо него по стране его мумию возят. Это совершенно не соответствует действительности, надо поручить Суслову “сискиматиськи” объяснять народу, что не мумия это, а я сам... — Рыбов рассмеялся злым пьяным смехом.

— Не слышал еще? А какие тут у вас анекдоты ходят?

— Да вы их все знаете, — потупился Саша. — Издают они тут сборники анекдотов армянского радио. Наш ближний резидент покупает и посылает их в центр. Наверное, в ЦК докладывалось... Я анекдоты плохо запоминаю, Яков Иванович.

— Ладно, пойдем спать, коли у тебя память такая плохая, — погрустнел Яков Иванович.

По возвращении в Москву Рыбова через некоторое время с секретарей ЦК сняли и перевели на работу в Совмин.

Столкнувшись с Тыковлевым в коридоре здания правительства в Кремле, он не подал ему руки.

— Не знал я, Тыковлев, что ты такая падла, — сказал он, глядя себе под ноги.

— Зря вы, — с обидой ответил Тыковлев. — Я тут ни при чем. Не знаете, что ли, что сауна обычно оборудована. Вы были очень неосторожны. Надо все же помнить, что в посольстве за границей — это не у тещи в гостях. Но, клянусь, если это от нас из Вены, то помимо меня. Там и без меня есть кому... А может, вы и еще где язык распускали. А?

— Вот-вот. Я не я, и хата не моя. И ты, и свердловский секретарь. С ним тоже парился. Хороши субчики. Знаете, как друг на друга или на других валить. Думаете, так я вам и поверил. Сволочи! — Яков Иванович сплюнул на красную ковровую дорожку и решительно зашагал в сторону, оставив Тыковлева стоять посреди коридора с чувством искренней и глубокой обиды.