Наш Современник, 2002 № 09

Мы, разумеется, с удовольствием рассказывали всем все то, что знаем о тебе и твоей столь многогранной деятельности. Бывали даже и такие случаи (чуть забавные со стороны, но примечательные) — сидим где-нибудь с друзьями, и смотришь, к нам подходят совершенно незнакомые люди и предлагают тост за твое здоровье и просят познакомить тебя с ними, если ты приедешь в Абхазию. И каждый выражал при этом свои чувства, по-своему, кто как мог. И это чудесно! Твое слово дошло! Я поздравляю тебя!

Лично я по мере возможностей стараюсь пропагандировать твою работу. Выдержки из нее я приводил в своем выступлении по Тбилисскому телевидению (передача посвящалась 60-летию Шинкуба. Участвовали многие, в том числе Мушни и я). О статье я говорил неизменно в своих выступлениях и на Сев. Кавказе, куда я ездил недавно в качестве участника проводившихся там в мае месяце Дней абхазской литературы и искусства.

Я не сомневаюсь в том, что статью твою будут знать и помнить еще долгие годы. Историки абхазской литературы будут на нее ссылаться, в нашем духовном мире она займет свое прочное место. Она написана по-настоящему талантливым человеком, от души, с позиции совести и порядочности, с порази­тельным знанием истории и особенностей (порой неповторимых!) развития духовного мира абхазского народа. От таких работ исходит самый здоровый путь к истинному взаимопониманию народов, к вечному диалогу их культур. Твоя работа — это объяснение в любви твоего народа к моему, беда которого заключается в том, что он малочисленный, в твоем сочувствии к несчастьям моего народа выразились не только твои личные достоинства, но и неистребимое, упрямо-живучее благородство и величие того благословенного Богом народа, одним из достойнейших представителей которого являешься и ТЫ.

Твоя работа поучительна для всех тех, кто привык проехаться по всем литературам своим скользящим пером. Ты понял многое из того, что мы чувствовали, но не могли объяснить, как-то даже неловко чувствовали себя с этими вопросами. Может быть, это от того, что нас старательно приучали думать так, словно у нас ничего не было и нет. Для меня кое-что проясняется уже, мы находимся внутри своей истории, а ты же ее увидел извне, мы идем снизу вверх, а ты находишься наверху, на волне высокой русской литературы и культуры мышления — ты хорошо видишь во всех направлениях. Пусть некоторые твои мысли пока кажутся невероятно фантастичными, но в твоей гипотезе об абхазской письменности, вызвавшей у грузинских ученых аллергию, содержится здоровое зерно логики. Она подкрепляется данными самого абхазского языка, который издревле пестрит терминами из мира книг. А о богатстве языка я и не буду говорить... есть древние языки, весьма богатые, но не имевшие письменности. (Может быть, богатство само по себе еще не доказательство наличия письменности).

Мне известно, что некоторые наши поэты и писатели написали тебе. Я надеюсь, что мнение Б. Шинкуба и А. Гогуа для тебя чрезвычайно дорого.

Совсем недавно я имел возможность говорить с Багратом. Он, кстати, дал мне почитать твое письмо к нему и его ответ. Я с радостью воспринял твою высокую оценку очень для нас дорогого романа “Последний из ушедших”. Полностью разделяю твои критические замечания по поводу двух последних частей романа. Нечто подобное я сам писал уже в своей статье о том же романе. К сожалению, мы с тобой правы. Баграт иначе думает, что частично отразилось и в его ответном письме к тебе. А в целом он очень и очень был рад письму. О статье же говорил много и хорошо. Даже спрашивал о тебе. А впрочем, ты вскоре познакомишься с ним и льщу себя надеждой, что убедишься сам в истинности наших с Мушни отзывов о Баграте Шинкуба — лучшем из абхазов!

 

(На этом имеющаяся в нашем архиве ксерокопия текста обрывается. Установить автора пока не удалось.)

 

Публикацию подготовили П. Флоренский и Т. Шутова

Не плачьте, русские, мы — есть!.. (Памяти поэта Геннадия КАСМЫНИНА) (Наш современник N9 2002)

 

НЕ ПЛАЧЬТЕ, РУССКИЕ,

МЫ  — есть!..

 

 

 

ПАМЯТИ РЕДАКТОРА ОТДЕЛА ПОЭЗИИ

Как всякий поэт, Геннадий Касмынин был немного актером. Невоз­можно забыть, как обычно, придя на работу, он часа три сидел в своем кабинете над рукописями, тщательно вычитывая, внося редактуру, принимая или отвергая, а потом тихим шагом поднимался на второй этаж в отдел прозы, и мы безошибочно узнавали его по шагам. Он медленно входил, чинно здоровался, садился, закуривал и начинал неспешный разговор, который чаще всего переходил в его монолог, обычно — лири­ческий. Он рассуждал о русской природе и о природе русского характера с чувством, с толком, с расстановкой, так, словно актер, в общих чертах выучивший свой монолог и впервые опробующий его на избранных зрителях. И всякий раз его было интересно послушать.

Потом некоторые из этих размышлений узнавались в его поэтических строках. Проверив на нас, он решал, что достойно поэзии, а что достойно забвения.