Наш Современник, 2002 № 06

Все это я рассказал ему. Он все это знал. К лесам мы вернулись потом. Вышли на веранду. Затеялся разговор о литературе, о технике, о ремесле.

— Надо иметь в вещи сквозную логику действия, иметь нитку, потянув которую можно было б весь роман или повесть распустить, как джемпер, — говорил он. — От компоновки вещи все зависит. Если парашют неправильно упакован, то результат — покойник. Начало нитки — первая фраза. Я часто ищу неделю, две, три свою первую фразу...

И еще — динамика! Я читал ваши книжки. У Достоевского было 40 тысяч оборотов. Везде! У вас — то 30, то 15, а иногда и 5 тысяч, правда, редко.

Нельзя говорить сразу: Ив. Ив. был хороший человек. Такой-то и такой-то. Читатель, если все сразу узнает о герое, бросит читать. Надо затягивать читателя, дать ему крючок, пусть он его заглатывает поглубже, пусть. И когда заглотнет — дергайте! Приступайте к главному, к тому, ради чего вы сели за стол... Я лекцию Ивана Вихрова дал тогда, когда читатель пережил с Полей ее отношение к отцу, и лекция — контраст.

Или — вам нужен дом, где произойдет убийство. Выгодно этот дом сначала описать в ясное утро, а потом уже для контраста — мазками — в момент убийства.

Конан Дойль, Сименон правильно используют пружины действия. Жену, убийцу мужа, нельзя описывать в момент убийства.

Что раньше, что позже — очень важно. Читателем надо владеть. Вы можете его расчесывать, раскатывать, интриговать и так далее, а потом: “Стоп! Натрите мне полы!”

Обдумывая новую вещь, дайте себе задание чрезвычайное, которое никто не оценит, сверхзадачу. Я долго пишу свою новую вещь и еще долго буду писать. Она сделана будет вся насквозь в ироническом ключе...

Тут я прервал его и сказал, что больше ничего не надо рассказывать — понизится интерес к работе, хоть на немного. У меня так. Он одобрительно глянул на меня. Один глаз у него — правый — меньше, чем левый (так бывает у старых машинистов, которые смотрели всю жизнь на рельсы — правым глазом на ветру).

— Читателю надо давать не только хлеб. Ему хочется и жареную корочку, и кусок мяса с приправой. Важно, чтоб была калорийная пища, питательная, а форму разную.

— Я часто черчу вот такой круг. И вопросы — что связывает персонажи друг с другом? Это надо подробно представлять!(...)

— Свой новый роман я могу весь рассказать в подробностях, весь! Хотя до конца еще далеко очень, до завершения работы; но надо все  з а р а н е е  представить и суметь объяснить для себя любой поступок любого героя.

И еще одно интересно и полезно делать — амплитуды поступков, действий на шкале времени...

Работать надо до заболевания, до исступления. Я в молодости зарабатывался до галлюцинаций. Современные молодые писатели торопятся, спешат, не берегут, не любят своей темы. У них получается, как в жизни с иными молодыми людьми. Встретит такой девушку и сразу в кровать, а через 15 минут он ее возненавидел. А надо, как в чистой жизни — походить, попереживать, помучиться, посмотреть и узнать ее, тему-то...

— Очень полезно переписывать классиков. Взять 5 страниц Чехова и переписать. Или так. Один абзац Мопассана прочесть, потом второй. А потом попробовать записать на память первый абзац и сравнить.

— Вы мне советовали когда-то это делать, я пытался, но не получается.

— Именно!

— Мне кажется, что я об этом же самом могу написать не то чтобы лучше, а по-своему.

— Тогда задайте себе вопрос, — съязвил он, — почему же я не Мопассан?

— Может, потому, в частности, что я думаю и пишу по-русски, а Мопассан — по-французски...

— У вас есть в повести “Про Клаву Иванову” такая фраза, я ее однажды ухватил глазом: “В вагонах жила мягкая белая вошь”. Я бы так не написал.

— Отчего?

— Натуралистично. Вызывает отвращение, я даже поежился.

— А мне тут этого и надо.

— Тогда другое дело...

Говорили о В.Солоухине. Я сказал: “Это хороший, думающий писатель”. “И правильно думающий, по-русски”, — сказал Л(eoнид) М(аксимович).

— Даже слишком, — возразил я.

— Слишком думать нельзя...

— Нет, он перебарщивает. Надел на безымянный палец большое золотое кольцо с вензелем “Н-II” — Николай Второй.

Л(еонид) М(аксимович) захохотал и хохотал долго, запрокинув голову.

— Но Солоухин ко мне пришел один раз с Ильей Глазуновым и с тех пор не показывается. Илья Глазунов — что за человек? — Когда я сообщил ему свое мнение и почти что провокационные разговоры, которые ведет Глазунов, он сказал:

— То же и у меня. А я заслуживаю более тонкого подхода, как Вы думаете?

Я согласился. Он сказал:

— Я гражданин страны своей и считаю, что каждый наш гражданин имеет те же права, что и я. (...)

Мы потом долго гуляли по саду... В теплице две виноградных лозы и красный бескосточковый виноград. Сорвал одну ягоду и угостил, всматриваясь в лицо и следя за впечатлением.

В саду у него — раздолье для тех, кто понимает в ботанике. Он сыплет латинскими терминами, останавливался и, с гордостью показывая на какой-нибудь жалкий листок, говорил:

— Это драгоценность. Этому нет цены!..