Наш Современник, 2002 № 04

Шолохов сам по себе — фигура глубоко трагическая, при всех внешних регалиях, которые были дарованы ему властью. Как и на Григории Мелехове, на нем самом лежит отпечаток трагизма эпохи, к которой он принадлежал. Шолохов был настолько крупным и сильным — гениальным — человеком, что смог в возрасте двадцати с небольшим лет не только написать “Тихий Дон”, но и напечатать его, что, возможно, было не легче. Он установил отношения на равных, бесспорно, с самой крупной и властной политической фигурой времени — Сталиным. И, как будет показано далее, не уступил ему, хотя и заплатил за неуступчивость своей писательской судьбой.

И когда сегодня задается вопрос, почему Шолохов не написал больше ничего на уровне своего “Тихого Дона”, ответ на него следует искать прежде всего во взаимоотношениях Шолохова и Сталина, Шолохова и власти.

Шолохов был настолько независимой фигурой, что, заметим, — в его “Тихом Доне” практически отсутствует Сталин. И это — при том, что Сталин сыграл решающую роль на Южном фронте.

Имя Сталина практически отсутствует и в публицистике Шолохова, — сравним эту позицию Шолохова с позицией всех остальных писателей того времени. И даже скромную заметку, посвященную сталинскому юбилею, Шолохов умудрился написать так, что чуть ли не в центр статьи поставил страшный голод 1933 года, о котором в печати было категорически запрещено говорить.

Голод и преступления в отношении деревни, репрессии в отношении невинных людей — вот главные вопросы, с которыми правдоискатель Шолохов стучался в душу Сталина в страшные 30-е годы. И Сталин был вынужден слушать Шолохова, отвечать на его письма и принимать меры, потому что понимал, кто такой Шолохов.

Встреча на даче у Горького летом 1931 года была второй встречей писателя и вождя. Первая их встреча состоялась в начале 1931 года. Ее предварило письмо Шолохова, посланное в июне 1929 года из Вешенской в Москву Е. Г. Левицкой, письмо о положении крестьян Донщины. Письмо настолько страшное, что старая коммунистка Левицкая посчитала необходимым по своим каналам передать это письмо лично Сталину.

Шолохов с болью и тревогой писал Левицкой, что на тихом Дону творятся “нехорошие вещи”, из-за чего он “шибко скорбит душой”. “Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен . Беднота голодает... Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится... Казаки говорят: “Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые”. “...Надо на пустые решета взять всех, вплоть до Калинина, всех, кто лицемерно по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка”.

Вот такое письмо легло Сталину на стол летом 1929 года, и он не мог не прочитать его, потому что знал первые две книги “Тихого Дона” и имел о них свое мнение. И уже 9 июля 1931 года Сталин пишет редактору “Рабочей газеты” Феликсу Кону письмо, в котором называет Шолохова “знаменитым писателем нашего времени”.

Правда, дальше Сталин критикует Шолохова за то, что тот “допустил в своем “Тихом Доне” ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др.”, но эти частные ошибки и неточности не изменили в целом положительного отношения Сталина к роману. Высокую оценку Шолохова Сталин подтвердил в 1932 году в письме к Кагановичу: “У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — Писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах, хорошо известных ему”.

Если судить по “Журналу регистрации посетителей Сталина в Кремле”, с 1931-го по 1941 год у Сталина было 11 встреч с Шолоховым. В действительности встреч было больше, так как далеко не все встречи — как, например, на даче у Горького — фиксировались в этом журнале. Судя по тому же журналу, Сталин ни с одним писателем не встречался так часто, как с Шолоховым.

Взаимоотношения двух самых крупных людей в России XX века — политика и художника — таят в себе огромный исторический смысл. Они отражают все то же глубинное противоречие эпохи, которому был посвящен “Тихий Дон”.

 

Пророческий роман

 

Отношения Шолохова и Сталина изначально были обречены на конфликт: Шолохов не мог принять силовых, репрессивных методов построения социализма, полагая их несовместимыми с народным стремлением к социальной спра­ведливости.

Шолохов был первым — и в этом также проявилась его гениальность, — кто почувствовал и понял, что репрессии против народа, стремившегося к социальной справедливости и потянувшегося к новой жизни, смертельно опасны для дела социализма, потому что со временем бумерангом вернутся к нему. И мы видим, что бумеранг вернулся. Не в этом ли причина и объяснение того, с какой легкостью, практически — без сопротивления произошли у нас смена не только власти, но и социально-политического строя. Смена вех, обрушившая на народ новые беды и страдания, перечеркнувшая те социальные завоевания, которые, не взирая на преступления, осужденные Шолоховым, были сделаны за годы советской власти.