Наш Современник, 2002 № 03

Только что вернулись из Нью-Хейвена, где я засадил-таки лекцию в университете. Примчались туда ровно в одиннадцать. До выступления оставалось полтора часа. Сошлись с деканом и приготовили иллюстративный материал в просмотровом зале. Традиционные два мольберта — по углам, и «Засадный полк» — в центре, под экраном. Семьдесят пять слайдов в эпидиаскопе. Слайды делал Джефф, друг Дика, отличный парень, кроме него над этой проблемой трудились — Скотти, в Вашингтоне, и Бейли, наша соседка, в своей библиотеке. Я подобрал сногсшибательный материал, сработанный на контрасте прошлого величия школы живописи в Европе и ее теперешнего жалкого состояния. За десять минут до лекции мы (потные, как боксеры на ринге) установили обтянутый «Засадой» подрамник и пошли курить. Директор школы мистер Пис встретил нас в коридоре, и я поблагодарил его за гостеприимство. Потом декан представил меня собравшейся публике — присутствовало человек двадцать пять, студенты и преподаватели. Обо мне было сказано, что я мастер батального исторического жанра и книжный иллюстратор. Я выступил вперед и начал говорить. Публика точно оцепенела, не знаю, потому ли, что плохо меня понимала, или оттого, что лекция выглядела слишком необычной для взращенной на авангарде публики. Я маленько приободрился, когда они из темноты (свет погасили для слайдов) загоготали дружно на мою первую шутку. Впрочем, я не обращал на них никакого внимания. Я лишь старался высказать все, что накопилось. Звучало это так:

— Дорогие художники! Я рад приветствовать вас и иметь этот шанс поговорить с вами о школе. В этом году я закончил в Москве художественный институт имени Василия Сурикова. Перед вами — моя дипломная картина. Я благодарен вашему интересу к нашей Русской школе живописи и надеюсь, что смогу заинтересовать вас еще больше. Я также рад возможности узнать больше о знаменитой Йельской школе живописи.

Все мы однажды пришли в наши школы, эти соборы Искусства, по одной причине: научиться выражать любой свой творческий замысел. Но мы знаем, что такая свобода доступна только тем, кто хорошо знает предмет. У меня, например, плохо с английским, и вы заметили, что получается. Не смейтесь. У народностей, живущих во льдах севера, где ничего не растет, нет, например, слова плод, поскольку под их небом не родится ни одного плода. Ясно, что им нечего называть этим именем.

Свою лекцию я решил назвать — «Свобода через традицию». В самом деле — неумение совладать с формой, незнание грамоты не позволяют художнику свободно выразить себя. Он начинает понимать, что арсенал его средств ограничен. Осознание этого после долгих безуспешных попыток добиться похожести на натуру приводит к разочарованию, а кончается все, как правило, бегством от реальной формы в далекую от понятий школы страну авангардизма.

Заметьте, что мы сейчас говорим только об особом виде художественного творчества — о школе. Я бы не хотел, чтобы вы примеряли все это к области свободного творчества, где цветут тысячи разнообразных цветов и все равноправно дополняют общую картину.

Я хочу поговорить о традиции, которая давала свободу.

Традиция художественной школы берет начало в глубокой древности. В поисках наставника древнегреческий скульптор Лисипп спросил как-то художника Евпомпа: «Какого выбрать учителя?» И тот ответил, указывая на толпу, теснившуюся на горе: «Вот единственный учитель — натура».

В Древней Элладе ученик задавал учителю вопросы, а тем, у кого желания осведомляться о чем-либо не возникало, и учиться, стало быть, выходило, совсем не обязательно. В форме вопросов и ответов заключалась философская школа Платона, бродившего со своими учениками в садах под названием Академия близ Афин. Такой же была школа и у художников, выпытывавших волшебные законы совершенной красоты Божьего мира, разузнававших тонкости и тайны мастерства у опытных мастеров.

В эпоху Возрождения одной из самых славных школ была флорентийская. Во Флоренцию стекались люди, достигшие совершенства во всех искусствах и, особенно, в живописи. У Вазари, в его «жизнеописаниях», узнаем, что на развитие таланта возбуждающе действуют три обстоятельства: во-первых, энергичная и постоянная критика, так как свободные умы не могут удовлетвориться посредственными вещами и обращают больше внимания на красоту и достоинство произведения, чем на имя автора; во-вторых, необходимость трудиться, чтобы жить, то есть неустанно созидать и мыслить, чтобы прокормиться; третья причина состоит в жажде славы и почестей, которые возбуждают честолюбие и соревнование.