Наш Современник, 2001 № 07

Казалось, что может быть сложного, а тем более таинственного и мистического в деревенском мирке? Оказалось — все. Уж больно много нечисти вокруг, спастись от нее пытаются только тем, что за веру свою железной хваткой держатся. А нечисти все нипочем, играет она с людьми в страшные, смертные игры.

Путешествуя по своему собственному измерению, Сергей Клычков спокойно, без суеты относится к смерти, как к одной из Божьих благодатей: “Смерть! Нужна она, желанна в свой час, и нет большей муки, если смерть в свой срок долго не идет к человеку, уже сложившему в переднем углу на груди руки.

Тогда человечье сердце томится и тоскует по ней, как некогда оно томилось и тосковало, поджидая, когда черемушной веткой в окошко постучится любовь.

Хорошо умереть, коли в головах у тебя и в ногах теплятся тихо путеводные свечи, а у дома, плечом прислонившись к крыльцу, терпеливо дожидается сосновая крышка!..

...Как умирают все мужики, вернувшиеся с пашни или с сенокоса!”

О такой смерти мечтал Клычков, но обезумевшая, озверелая от революции Россия, тихую, потаенную душу которой он так любил и славил, распорядилась смертью автора по-своему.

А в его измерении земля, как новая теплая изба, благодатно принимала нового своего постояльца... “...Трифон подал ей руку, упершись босыми ногами о край, и Пелагея, приставивши заступ к стенке могилы, легко взобралась наружу.

— В земле, дядя Трифон, тепло, как в избе!

...Трифон в могилу заглянул, заступом деловито смерил и начал Пелагею хвалить:

— Добра горница... скажет Аким спасибо!”

На каждой странице, в каждой строчке чувствуется душа и суть Сергея Клычкова, он и балакирь из Чертухина, и робкий Зайчик из “Сахарного немца”... он и река, и древо, и лампадка у иконы... Через все повести гуляет, бродит леший Антютик, разъезжает на дивном коне Сорочий царь, прыгают, лукавят бесы... Думаешь, действительно, писатель может... должен создать свой собственный параллельный мир, свое, ни на чье другое не похожее измерение и заселить его кем вздумается, а может, и самому уйти туда на постоянное житье...

Поэзия Сергея Клычкова органично перекликается с прозой. Образы, вдохновившие Клычкова на создание повестей, находили ранее воплощение в стихотворных строках. Такие стихи обязательно надо читать, перебирая строчки, как четки из рябиновых ягод, нанизанных на желтую осеннюю травку. Они просты, печальны и нежны, все насквозь, как тонкими солнечными стрелками, пронизаны грустью, любовью к своей земле и к людям, которых она породила:

Золотятся ковровые нивы,

И чернеют на пашнях комли...

Отчего же задумались ивы,

Будто жаль им родимой земли?..

...Та же Русь без конца и без края,

И над нею дымок голубой —

Что ж и я не пою, а рыдаю

Над людьми, над собой, над судьбой?..

Сквозь поэтические, равно как сквозь прозаические строки Клычкова проглядывают былинные и сказочные лики:

Лада к ивушке присела,

И над нею меж ветвей

Зыбь туманная висела,

Пел печально соловей...

...А вокруг нее русалки,

Встав с туманами из вод,

По кустам играли в салки

И водили хоровод...

Названия большинства стихотворений 1-го тома говорят сами за себя: “Садко”, “Бова”, “Лада”, “Леший”, “Кольцо Лады”, “Колдунова смерть”, “Купава”, “Жар-птица”, “Дубравна”... Светло и чисто от его стихотворений, хоть и пишет о себе Клычков:

Родился я и жил поэтом,

А жизнь поэта — страх и боль, —

Любовь и боль, но и не в этом

Поэзии и жизни соль...

Может ли поэт быть счастлив, причем счастлив безнаказанно? Отчего, как правило, на долю талантливого, доброго и светлого человека обязательно выпадает столько боли, страданий и гонения, сколько подчас не вынести и нескольким людям? Что же это за закон такой неписаный, почему не терпит он исключений?..

Читая публицистические статьи Сергея Клычкова, невозможно не проникнуться искренней симпатией к автору, как к мягкому, ироничному, обладающему острым умом человеку. Отвечая на нелепые до смешного выпады критиков в свой адрес, он обращается к “начинающему”, “подающему надежды” критику Бескину: “Я обойду также грустным молчанием те места статьи, где автор просто издевается над читателем, принимая его, должно быть, Бог знает за кого, попросту говоря, дурака, уверяя, что черти “Чертухинского балакиря” не черти, а... коммунисты (не хватало только стаж еще привести, чтобы окончательно сразить на месте!)...” Воистину, при желании можно не только поставить все с ног на голову, но еще и раскрутить волчком!

Нигде, ни единого раза Клычков не опускается до уровня банальной склоки и выяснения отношений со своими гонителями. Его тон всегда спокоен, мягок, чуть ироничен, — это голос человека, точно знающего свое предназначение и в мире и в литературе, и выбить почву из-под ног у такого писателя возможно только уничтожив его.