Наш Современник, 2001 № 04

В отношении полной изолированности восстания — до прилета в Вешенскую аэроплана в апреле 1919 г. — Кудинов прав. Однако его признание в отношении того, что “все вопросы восстания он решал” вместе с бывшим начальником разведки Верхнедонского округа Сафоновым, как раз и дает ответ на вопрос о том, кто руководил в действительности восстанием.

О характере директив организаторов и руководителей восстания выразительно свидетельствует ответ Кудинова на вопрос, какими были цели восстания: “... Борьба против Советской власти, поддержка этим белогвардейской Донской армии, с которой впоследствии я предполагал соединить восстание и продолжить борьбу против Красной армии”.

Рядовые участники восстания и даже его командиры гадали, кто на самом деле командует восстанием и каковы его истинные цели, а командующий повстанческой армией Кудинов, конечно же, все это знал.

Однако цели эти скрывались от повстанцев и даже от командиров дивизий. Помните, после второго прилета аэроплана: “Кудинов, обойдя приглашением Мелехова, собрал в штабе строго секретное совещание” (3—4, 317). Недоверие к Мелехову, представляющему низы простых казачьих масс, не было случайным. Состав повстанцев был таков, что не питал любви к “кадетам” — “золотопогонникам”. Это знали и руководители Донской армии, а потому относились к Верхнедонскому восстанию настороженно.

Бывший начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии полковник Добрынин писал в своей книге, что после того, как в январе 1919 года “Верхне-Донской округ... по собственному почину стал на “мирную платформу” и сам добровольно пошел на установление Советской власти... не могшее сочувствовать этому офицерство, а также интеллигенция заблаговременно ушли на юг, и теперь восстание было поднято исключительно простыми казачьими массами” (подчеркнуто нами. — Ф. К.).

Здесь — корень своеобразия Вешенского восстания, исток его внутренних противоречий между внешними — от “кадетов” — организаторами восстания и внутренними силами — “простыми казачьими массами”, — его реально осуществившими. Здесь — своеобразие характера Григория Мелехова, наиболее полно и точно выразившего противоречия, метания, историческую трагедию “простых казачьих масс” Дона, и своеобразие глубинных позиций автора, который отстаивал в “Тихом Доне” интерес этих “простых казачьих масс”, в полную меру сопережил их историческую трагедию.

Но здесь же — и объяснение своеобразия позиции Павла Кудинова, который так же, как и Григорий Мелехов или его прототип Харлампий Ермаков, был, по его собственному определению, “офицером из народа” и потому был вынужден скрывать от соратников свои, по слабости характера, тайные связи с “золотопогонниками” — “кадетами” во время подготовки восстания, свою зависимость от них в ходе восстания.

Вот почему Кудинов так настойчиво говорил о стихийном характере восстания, что правда, но не вся правда. В “Тихом Доне” воочию показано, как изуверская политика “расказачивания”, предательство прежних договоренностей с казаками и репрессии против них подняли стихийное казачье возмущение, что подтверждается историческими источниками.

Но была и вторая, потаенная сторона этих событий: умелая манипуляция и руководство стихийным движением казачества, чтобы направлять его в нужное белым генералам русло. Вот этот момент и отрицает Павел Кудинов. Его, пожалуй, единственное серьезное расхождение с Шолоховым в характеристике и оценке Вешенского восстания — образ подполковника Георгидзе, который Павел Кудинов не принял самым решительным образом.

Вслушайтесь в слова, адресованные П. Кудиновым К. Прийме: “В романе есть кое-что, с чем я не согласен, чего со мною или вокруг меня не было. Скажем, у меня в штабе не было монархиста Георгидзе. Но Шолохов, как писатель, имеет право на художественный вымысел”.

Спустя десятилетия Кудинов снова вернется к этой теме: “В книге “Тихий Дон” Михаил Александрович сообщает о том, что в моем штабе при восстании был какой-то полковник грузин. Никаких и каких-либо иных племен не было. Эта выдумка Шолохова потому, что такой армией против такой силы Сов[етского] С[оюза], по его предположениям, мог ли командовать сын бедного казака, кавалер 1 степени, полный бантист 25-летний Павел Назарьевич Кудинов, т. е. не ему бы командовать, а царскому генералу! — рассуждал так писатель... Верно сказано в мудрости: пророк не может иметь чести разве только в отечестве своем! Вот вам святая истина! Но так (как) он меня не знал и не видел, а потому плохо изобразил”. (Из письма П. Н. Кудинова Г. Набойщикову.)

Неожиданный поворот мысли и столь же неожиданное объяснение факта появления подполковника Георгидзе в романе, конечно же, к истине отношения не имеющее. П. Кудинов делает вид, что он не понимает, в чем действительный смысл присутствия этого, как он пишет, “грузина” в романе “Тихий Дон”, и представляет дело так, будто бы за этим образом — неверие Шолохова в то, что “сын бедного казака” мог руководить восстанием.