Наш начальник далеко пойдет

Казалось, его смех что-то промывает в нем же самом; глаза Табунщикова заблестели, точно он выходил из тени на свет. Крепильщики подхватили его смех. Он выбрался из-за стола, подошел к Галкину и тронул его за опущенное плечо.

— Что, братец, невесело, когда все над тобой смеются? А ты хотел надо мной покуражиться. Или выставить меня этаким сатрапом… На лесной склад больше не ходи, я попрошу Дергаусова отменить приказ. Ты же не пьяница, не прогульщик, а борец? — Табунщиков повернулся к рабочим. — Нечего нам людьми разбрасываться, верно?

— Верно! — ответили ему. И лишь один Галкин криво улыбнулся.

На следующий день Табунщиков пошел к Дергаусову просить отмены наказания.

— Когда-нибудь сам станешь начальником шахты, — сказал ему Дергаусов. Ты молодой и здоровый. Такие выдерживают ношу. — Он своей костистой белой рукой показал себе на сердце. — Твою записку я подпишу. Ладно. Прямо только вороны летают. Но я бы не отступил… Ежели ты идешь на попятный, то либо ты вначале был дурак, когда послал рабочего на лесной склад, либо сейчас дурак, когда прощаешь прогульщика и пустобреха. Что тебе по душе?

— Привыкаю к местным условиям, — пожал плечами Табунщиков. В его ответе звучали спокойствие и добродушие.

— Что же тебе по душе? — повторил Дергаусов. — Дурак получаешься в любом случае.

— Этот Галкин хоть не скрывает, что ждет моего промаха, — сказал Табунщиков. — А я его как раз не накажу…

— Психолог… — усмехнулся Дергаусов, но усмехнулся не сразу, а сначала подумал над смыслом услышанного и, наверное, понял его. — Ну что же, когда-нибудь побываешь в моей шкуре. У тебя все?

Сейчас он еще мог выругать, высмеять или даже прогнать Табунщикова, все это было бы в его духе, но он заканчивал разговор сухим корректным вопросом. Ни он, ни Табунщиков еще не понимали, что только теперь по-настоящему начинаются их отношения, повторяющие миллион подобных отношений, которые складываются между пожилыми и молодыми людьми.

Прошел один день, другой; потом прошла неделя, и началась новая, а Галкин работал на ремонтно-восстановительном, ничем не выделяясь. Случай с ним стал забываться.

Торопец пришел после отпуска в нарядную участка, порылся в карманах своих синих хлопчатобумажных брюк, вытащил книжку и напомнил, что у Галкина есть отгул.

— Обстановка позволяет, — согласился Табунщиков. — Как, Иваныч, погуляешь?

— Нет, — гордо отказался Галкин. — Сейчас мне не надо.

Он как будто снова вспомнил старое, его лицо заиграло живой игрой мускулов. Он закурил, помолчал и, ничего не сказав, ушел с высоко поднятой головой. Думали, начнет все сначала. Но Галкин почему-то сдержался.

С той поры прошло уже немало времени; и всегда, когда ему напоминали то лето, он оживлялся и, странное дело, словно чувствовал себя героем. Какие-то страсти и силы бушевали в этом человеке…

1975 г.