Наш дикий зов. Как общение с животными может спасти их и изменить нашу жизнь

Собака может научить ребенка и безусловной любви. У некоторых детей собаки могут быть единственным источником абсолютной, даже незаслуженной привязанности. Собаки также учат различать суть и поведение, научиться человеческому прощению. Ребенку может быть трудно понять намерения даже любящего родителя, но собака всегда прямолинейна. «Собакам плохо удается обман. Они не лгут. Большинство из них делает это неправильно, – говорит Фетко. – Когда мой ребенок делает что-то не так и я взрываюсь, ему трудно понять, что я по-прежнему люблю его. Но когда мой ребенок видит, как я наказываю собаку, а затем 20 минут спустя даю ей угощение, люблю ее, оплачиваю счет ветеринара, он понимает, что поведение собаки плохое, но сама собака все еще любимая и хорошая». С другой стороны, когда родители применяют телесные наказания к собаке, это учит ребенка, что лупить по заднице правильно. Это урок, без которого многие дети могли бы обойтись.

Я отметил, что его примеры были сосредоточены больше на поведении родителей, чем на поведении домашних животных. Я хотел вернуться к своему первоначальному вопросу. «Позвольте спросить вас о Баннере», – сказал я. Баннеру было два года, когда он пришел к нам, и одиннадцать, когда он умер, а в этом промежутке он был моим лучшим другом и, я думаю, моим учителем. Есть ли какая-то разница между тем, как мы воспринимаем наших друзей и членов семьи, и тем, как мы воспринимаем других животных? Каждый родитель или владелец собаки-компаньона понимает необыкновенное по-своему. И большинство из них сами необычны.

До сих пор я помню Баннера до мельчайших деталей. Я помню его всеми своими чувствами, или по крайней мере теми чувствами, которые у меня есть. Я помню выражение его глаз, когда на заднем сиденье машины я доедал мороженое почти до последнего кусочка, останавливался, а затем протягивал ему последние полдюйма сахарного рожка, все еще с мороженым, и он осторожно брал его в рот. Этим ритуалом заканчивался каждый рожок мороженого. Я помню шрам у него на носу от собачьей драки и то, как он ощущался, когда я проводил пальцами по окружающему его меху. Я помню пышный львиный воротник из длинного меха вокруг его головы, мои руки глубоко увязали в нем. Я помню, как лежал в полудреме и проваливался в сон. Моя голова лежала на его поднимающемся во время дыхания боку. Уютно устроившись в одеяле из его меха, я запускал пальцы в мягкую толщу, слушал его дыхание и спокойно засыпал, убаюканный подъемами и падениями его груди.

Я также помню, как Баннер выступал миротворецем, прыгая между матерью и мной или моим братом и одним из наших родителей, когда они физически наказывали меня или моего брата (хотя они никогда не были жестоки). Я помню его настойчивый лай и странную, неуверенную улыбку, когда он вмешивался – так настойчиво, что моя мать часто останавливалась, уже занеся руку, и сдавалась, невольно смеясь. Откуда берется такое поведение? Какую эволюционную услугу оно оказывает? Психолог-исследователь из Национального института психического здоровья говорит, что некоторые домашние животные, когда взрослые, живущие с ними, страдают, могут волноваться так же сильно, как дети.

Оглядываясь назад, я понимаю, что другие примеры поведения Баннера казались мне обдуманными, менее инстинктивными. Баннер никогда не дрался с маленькой собачкой, порой он даже защищал маленьких собак, живших по соседству. Каждое утро, выходя из подвала, он ворчал, но позволял коту проходить у себя между ног. Скорее всего, в кишащем собаками районе наш кот использовал Баннера для защиты, и пес с этим соглашался. Однажды я видел, как он промчался по улице и поймал в прыжке самую злую собаку в округе, когда та кинулась на соседку, державшую на руках свою маленькую собачку. Баннер тащил моего брата за пеленки с улицы. Он садился на нас, когда мы кидались камнями. Иногда, когда мы были далеко от дома и не хотели идти обратно, он уходил, но всегда возвращался за нами.

Большую часть детства я провел в лесах Миссури вместе с Баннером. Мои родители не всегда знали, где я, – но не Баннер. Когда мне было восемь лет, я провалился под лед в ручье в глубине леса. Оказавшись по пояс в воде, я пытался взобраться на крутой заснеженный берег, но все время соскальзывал. Баннер ушел. А затем он вернулся. Яркое воспоминание: Баннер вцепился в один конец ветки и тянет, а я подтягиваюсь вверх по ветке, пока не добираюсь до верха. Я говорю вам это с некоторым смущением, зная об уловках памяти, понимая, что, по утверждению нейробиологов, мозг пытается приукрасить воспоминания, пока они не станут историей, которую мы хотим услышать. Я не знаю, произошло ли все именно так, как я помню.