Нас позвали высокие широты

Мы закончили работу около 10 часов и приступили к упаковке приборов и вещей. На это ушло час–полтора, потом поели. Около 11 часов в палатку втащили двух собак, остальных из–за непогоды и метели было невозможно освободить из упряжи. Стали думать, как выбираться в непогоду на полярную станцию или экспедиционную базу, так как вода в майне начала сильно плескаться, что указывало на близость открытого моря и возможность выноса припая. Несколько раз выходили из палатки наружу за углем и чтобы оценить погоду.

Потом под ветром стали лопаться доски каркаса, а немного позднее ветром вырвало трубу и опрокинулась горящая печка, которая тут же потухла. Спустя минут 15 подняло подветренную стенку палатки, сорвало с каркаса и начало валить. К этому времени на руках Анатолия оставались только мокрые брезентовые рукавицы, а у меня меховые, также промокшие, потому что мы работали с приборами в майне. Вода в майне плескалась так сильно, что можно было думать, что припай вырвало и несет к северу, тем более что палатка была установлена в 1,5 км от кромки льда по открытой воде. Перед выходом Анатолий с час поспал в спальном мешке, а я читал газеты, употреблявшиеся для упаковки, и заполнял журнал наблюдений.

Когда северную подветренную стенку палатки сорвало с каркаса и Анатолий сказал: «Все, гроб приходит…» — мы укрылись в противоположной части палатки. Здесь я привел себя в порядок, застегнулся на все пуговицы и надел ветрозащитную маску. Решили идти на базу, но при первой же попытке нас сразу же отбросило ветром назад. Стали ползти рядом, временами останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Анатолий прокричал: «Давай возвращаться назад…»

Однако палатку посреди пурги нам найти не удалось, хотя, возможно, мы были от нее в нескольких метрах. Тогда мы, ориентируясь по направлению ветра, снова решили двигаться к базе. Анатолий несколько раз предупреждал, что мы не должны потерять друг друга, и просил отогреть его руки у меня за пазухой, что было невозможно. Кистей рук у него не было видно, так как он втянул их в рукава ватника. Мои рукавицы также замерзли и не снимались. Мы продолжали ползти вперед, но вскоре порывами ветра нас разбросало в разные стороны. Больше я Анатолия не видел, хотя однажды слышал его за ревом пурги».

Картина в целом понятная, с одной стороны, и удивительная — с другой. На гидрологических работах не иметь запасных сухих рукавиц! Сыграло роль и то, что Анатолий работал на Северной Земле в континентальных условиях климата, с сильными зимними морозами, но без сильных ветров… А дальше сплошные накладки: непонятное требование Москвы выполнить гидрологическую станцию до конца квартала, неспособность Щетинина взять решение на себя по принципу «Мне на месте видней!» и, наконец, игнорирование падения давления накануне. Не хочу развивать последнюю проблему, поскольку я не метеоролог. Своей одеждой Афанасьев подписал себе смертный приговор. Не знаю, как бы я сам вел себя в подобной ситуации, но, очевидно, своим решением Анатолий избавил меня от подобной участи, и рассуждать на эту тему дальше–не в моем положении… И тем не менее — поучительно, ничего не скажешь, лишь бы сделать правильные выводы.

Зиновий пробыл у нас трое суток, трое суток для нас отчаяние чередовалось с надеждой. Вечером 28 марта у него началось резкое ухудшение. Хотя его пальцы шевелились, цвет кожи на руках все больше становился багрово–синим. На полярке обмывают покойника и в ожидании самолета гоняют авиаметеонаблюдения каждый час 30 марта прилетел Ли-2 (командир экипажа Гурий Сорокин). На борту кроме экипажа врач и милиционер, видимо, следователь или представитель прокуратуры.

Самолет с гудением, словно гигантский жук, раскачиваясь на застругах, подрулил к базе. Передаем на борт Каневского, закутанного в спальный мешок. С ним улетает Наталья. Последние рукопожатия и напутствия, и самолет растворяется в снежной мгле. Нас осталось еще меньше. Недолгие, какие–то скомканные поминки на полярной станции — словно люди спешат освободиться от очередного кошмара, покончить с ним и забыть.

С первых чисел апреля установилась великолепная погода. Старик–метеоролог с полярной станции, начинавший свою полярную службу лет тридцать назад, выдал свой комментарий: Арктика получила очередную жертву и до поры до времени успокоилась. Вдосталь потаскав за собой сани с фототеодолитным комплектом, за первую неделю апреля я успел провести съемки со всех базисов. Один из таких выходов совпал с передачей по радио от родных и близких. Благо работать пришлось в полярной станции, оставляю сани со своим надоевшим грузом у крыльца и прямо в полевой робе устраиваюсь среди зимовщиков у приемника послушать своих. Выступала мама, и после ее выступления диктор объявил:

— Уважаемый Владислав Сергеевич! По просьбе ваших родных передаем русскую народную песню «Я на горку шла, тяжело несла».