Наркомы страха

Так перед началом Большого террора усыплялась бдительность будущих жертв. Покаявшихся троцкистов и бухаринцев убеждали в том, что раз ЦК их простило и доверило новую ответственную работу, то без серьезных оснований и без ведома ЦК их теперь не тронут. Заодно постановление должно было предостеречь органы НКВД и местные партийные организации от излишней самодеятельности: лица, входящие в номенклатуру ЦК, будут репрессироваться лишь с согласия последнего, а фактически только по инициативе Сталина.

Аналогичная директива была повторена 13 февраля 1937 года, перед началом Пленума, давшего зеленый свет террору. Сталин предупредил секретарей обкомов и начальников местных управлений НКВД, что «руководители, директора, технические директора, инженеры, техники и конструкторы могут арестовываться лишь с согласия соответствующего наркома, причем в случае несогласия сторон насчет ареста или неареста того или иного лица стороны могут обращаться в ЦК ВКП(б) за разрешением вопроса». Тем самым соучастниками террора делались практически все высокопоставленные правительственные чиновники, а заодно рекрутировались и новые жертвы. Ведь в случае несогласия сторон ЦК почти всегда поддерживало НКВД и строптивый нарком или его заместитель становился следующим «заговорщиком» и кандидатом на отстрел.

Общественным обвинителем по делу «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической группы» должен был выступать Ю. Л. Пятаков, бывший сторонник Троцкого. Однако в конце июля 1936 года была арестована его жена, и будущие фигуранты процесса по делу Каменева и Зиновьева назвали Пятакова руководителем оппозиционного центра на Украине. 11 августа по поручению Сталина с Пятаковым встретился Ежов. В тот момент судьба Пятакова была предрешена, и вождю хотелось проверить будущего «железного наркома»: не дрогнет ли при свидании с другом, не даст ли слабину. Но Николай Иванович испытание выдержал блестяще, сделал все, чтобы успокоить несчастного Юрия Леонидовича. Так могли бы успокаивать баранов, ведомых на бойню. Во всяком случае, после разговора с Ежовым Пятаков не стал ни стреляться, ни бежать. Надеялся: а вдруг все еще обойдется.

В тот же день Николай Иванович докладывал генсеку: «Пятакова вызвал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра. Зачитал показания Рейнгольда и Голубенко. Предложил выехать на работу начальником Чирчикстроя.

Пятаков на это реагировал следующим образом:

1. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут, Рейнгольд и Голубенко — врут.

2. Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены, безразлично относился к встречам с ее знакомыми. Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным. Заявил, что надо было наказать строже (это пожелание Юрия Леонидовича Сталин и Ежов очень скоро исполнили. — Б. С.).

3. Назначение его обвинителем рассматривал как акт огромного доверия ЦК и шел на это от души. Считал, что после процесса, на котором он выступит в качестве обвинителя, доверие ЦК к нему укрепится, несмотря на арест бывшей жены.

4. Просит предоставить ему любую форму (по указанию ЦК) реабилитации. В частности, от себя вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати.

Несмотря на то, что я ему указал на абсурдность его предложения, он все же настойчиво просил сообщить об этом в ЦК…»

Работа Ежова по организации открытых политических процессов и проведении кампании террора сильно облегчалась тем, что приходилось иметь дело, в сущности, с морально сломленными людьми, физическая ликвидация которых становилась лишь чисто технической проблемой. Пятаков и Радек, Каменев и Зиновьев, Бухарин и Рыков, равно как сотни и тысячи других оппозиционеров, сломались не на процессах или после ареста в 1936–1938 годах, а еще тогда, когда публично покаялись в конце 20-х — начале 30-х и заявили о верности генеральной линии партии и лично ее вождю товарищу Сталину. С тех пор у них была одна задача: уцелеть, но генсек вовсе не собирался оставлять троцкистов и бухаринцев в живых.

Непроизнесенную обвинительную речь Пятаков обратил в статью, появившуюся в «Правде» в дни процесса. Он пытался изобразить искренний восторг: «Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Хорошо, что ее можно уничтожить — честь и слава работникам НКВД!» Но у самого Юрия Леонидовича в жизни ничего хорошего больше не было. 11 сентября 1936 года его арестовали, в январе 1937-го осудили на процессе «параллельного антисоветского троцкистского центра» и расстреляли.