Наркомпуть Ф. Дзержинский

— Я тогда спросил вас, все ли проверено в этих таблицах? Что вы мне на это ответили?

— Гм… Я ответил, что головой ручаюсь за правильность всех этих цифр, — обеспокоенно, чуть заикаясь, сказал Калмычин.

— Так вот, зря вы ручались своей головой. Она теперь висит прямо-таки на волоске, — строго сказал нарком. — Взгляните на графу «С». Величину дотации вы берете согласно смете, а величину выручки по фактическим данным и получаете процентное соотношение — 42,1. А мне думается, с фактически полученной выручкой нужно сравнивать не дотацию, ассигнованную по смете, а дотацию, фактически нами полученную и указанную вами в таблице № 1-а. Тогда по моим подсчетам получается не 42,1 %, а всего только 31 %. Правильно ли я рассуждаю?

— Совершенно верно, — ответил Калмычин.

— Надо пересчитать! Далее, в таблице № 1–6 не пояснена графа «Б». Откуда взяты эти данные? Как они составлены? Входят ли сюда хозяйственные перевозки дорог для собственных нужд или не входят? Нужно уточнить. Я тут сделал еще несколько замечаний по существу. А вот то, что вы заставляете меня проверять ваши арифметические выкладки, это уже совсем возмутительно! — вскипел Дзержинский. — Я спрашиваю вас, почему итог графы «Д» плюс итог графы «И», дающий в сумме 31 311 218 рублей, не совпал с итогом графы «К», в которой значится 30 148 555 рублей? Неужели вам не стыдно?

— Очень стыдно, Феликс Эдмундович, виноват, — невнятно пролепетал Калмычин. — Главбух меня подвел.

— Решительно отвергаю ваши попытки оправдаться, — сурово сказал нарком. — Спросите своего главбуха и он вам скажет, его подвел старший бухгалтер, а тот сошлется на счетовода, а счетовод — на машинистку, которая, мол допустила ошибку при перепечатке, и так далее и тому подобное. Не признаю таких оправданий! Вы отвечаете за работу своего аппарата и извольте сами проверять все выкладки и требовать этого от своих подчиненных. Недобросовестных людей — дармоедов — выгоняйте! Мы должны добиться, чтобы минимальный аппарат давал максимум работы. Подбирайте хороших, честных специалистов, поощряйте их. Очень важно улучшать условия их быта, а для этого надо знать, как они живут. Знате ли вы, например, в чем ваши специалисты нуждаются?

— Знать-то знаю, но помочь им ничем не могу.

— Приведите факты. Что вам известно?

Калмычин, успокоенный тем, что разговор с наркомом перешел в другое русло, рассказал о председателе междуведомственного финансового комитета, который с женой и семьей своего сына живет в одной комнате. Крупный специалист и скромный человек.

— Правда, комната у него большая, — заключил Калмычин, — около 40 метров, три окна… Можно ее перегородить, но…

— Что за «но», — недовольно прервал его нарком. — Если сами не в силах помочь, могли доложить моим замам и они распорядились бы. Передайте от моего имени коменданту, чтобы в недельный срок установили перегородку в комнате и отремонтировали ее. Что вам еще известно о нуждах добросовестных специалистов?

— У одного нашего весьма ценного сотрудника уже давно тяжело болеет жена. Приезжал профессор, прописал какое-то заграничное лекарство, но где его достать?

— Где? В Берлине. Как вам известно, там сейчас находятся Емшанов и Рудый. Вы же их хорошо знаете. Дайте им сегодня же телеграмму, чтобы обязательно купили лекарство.

— Спасибо, Феликс Эдмундович! Я вам больше не нужен?

— Хочу вас вот о чем предупредить. С середины октября я буду строго требовать отчетности по схемам составленных вами таблиц. Весь ваш аппарат должен подтянуться. Имейте в виду, отныне эти отчеты будут проверяться не только мною, но и всеми управлениями дорог. Не забудьте также, — без улыбки на лице добавил Дзержинский, — вы сдали мне в залог свою голову… До свиданья!

Когда Калмычин ушел, Феликс Эдмундович рассмеялся и сказал присутствовавшему при разговоре Зимину:

— Это уже вторая голова, которой я могу распорядиться по своему усмотрению.

— А чья была первой? — улыбаясь спросил Зимин, молчавший до этого времени.

— Давняя история, — усмехнулся Дзержинский. — В 1916 году я отбывал каторгу в Бутырской тюрьме. В моей камере находилось 12 политзаключенных. Эта камера была, как Ноев ковчег — «всякой твари по паре» — меньшевики, эсеры, анархисты, бундовцы… Однажды заспорили мы о неизбежности революции. Из всех сидевших в камере лишь я утверждал, что свобода близка, через год-полтора свершится революция. Особенно мрачно был настроен анархист Новиков. «О свободе и речи быть не может», — пессимистически сказал он. «И речи быть не может? — разгорячился я, — ну, тогда давай пари. Если я проиграю, то отдам тебе свой двухмесячный заработок, — работал я тогда в тюремной портняжной мастерской, — а ты что обещаешь?» Тогда он с иронической усмешкой произнес: «Если оправдается твое предсказание, Феликс, я отдамся тебе в вечное рабство».

— После революции вы с ним не встречались? — полюбопытствовал Зимин.

— Встречался, — улыбнулся Дзержинский, — и тогда же напомнил ему, что он мой «вечный раб».

Затем, перейдя на серьезный тон, народный комиссар обратился к Зимину: