Наркокурьер Лариосик

Когда Немка не ворошила, она стала готовить всем есть, и все время — разное по вкусу. Она разогревала сковороду, например, в очаге и, пока грелась, Немка в банке перемешивала яйцевый бой с водой и солью, долго-долго и очень настойчиво, и дренькала внутри банки вилкой, от стенки до другой, чтобы сильно провоздушить яйца, и получалось такое нежное потом и неведомое, что ускользало само и ничего было не понятно, но обалденно. Но зато после она вспомнила про кофий. Не сразу. Сначала она просто мучилась от ненужных причин, а воспоминание не шло как надо. Это было всякий раз утром, после когда она говорила:

— Гутен морген, Аусвайс!

И тот кивал ей обычно и тоже по-немецки реагировал в зависимости от посталконавтской зависимости:

— Гутен таг! — или: — Зи ферштейн, — или: — Вас из дас, — или: — Зер гут, — или: — Зиг Хайль! — или: — Гитлер капут, — или в лучшем духе спросонья — про дерлюфт и Покрышкина, а в худшем — говорил: — Да, пошли все к ебаной матери!

И снова, как всегда, плохие слова пролетали Немку насквозь, не задерживаясь в теле и не влияя на расположение, а добрые вызывали ответственную радость. Но кофий она все ж добила, потому что рано или поздно достигла узнавания поиска. Вызнал про кофий Мотор, поняв прицел утренней Немкиной маяты. Он вспомнил, как похоже маялась одна актриса одним утром в Мукачеве на съемках, где он тоже был и пришел утром к ней в номер с надеждой. А она уже тогда мучалась и не спала, и сказала ему:

— Заинька, одна чашка кофе — и я твоя…

И он тогда достал, принес и стал ее. Как было обещано…

— Тебе кофий надо, Немочка, — сказал Мотор в начале второй недели изысканий ума. — Я понял. Который черного… — и на другой день, не выворошив ничего на это похожего, купил в поселке за деньги, не коммунские, а заныканные, свои.

Продукт был растворимый и самый дешевый, но зато закрытый в железной банке, и написано на боку, что произведен из лучших сортов бразильских кофейных зерен. Тогда Немка глотнула сразу с кипятком, а после поцеловала Мотора в щеку и стерла после себя помаду. И снова он вспомнил, что так кто-то уже делал в той его жизни, и у него ослабло в мочевом пузыре мочеточника, и он сразу отошел к лесу в ожидании нужды, чтобы успеть.

Ваучер тоже попробовал знойный экстракт из Бразилии, но сразу отказался по причине уверенной неусвояемости горечи. К продукту, как ни странно, причастился Аусвайс, как бывший иностранец, а, может, из принципа неравновесия коллектива, который с каждым днем все обвыкательней вживался в женское общество окружения Немки, и к началу третьей недели продвинутого с ее появлением комфорта существования уже плохо вспоминал суть прошлой жизни бытия — без воздуховодных яиц и мягкой жопной бумаги.

Мыться Немка хотела часто и мыться стеснялась. Она брала всегда ведро, тазик, все причиндалы, замену на себя с камвольной машины и шла за опушку, где не было соловьев, но начинались уже грибы, еще не с пола, а на деревьях и пнях — вешенки и похожие на них другие. Их она часто приносила после мытья и объясняла про содержание вторичных белков и полезность протеинов, и поэтому расход воды был сильно больше из-за помывок тела и грибов. Но грибы знала как надо есть. И ели. И тут уже без принципа неравновесия, потому что снова вкусно было — обожресся. Как-то она помыла посуду с лимоном и сказала:

— Боже праведный, какое счастье быть свободной! Почему я не помню всего этого раньше? Ты не поверишь, Ваучер, — немка обернулась к нему с мокрой губкой в руках, — я забыла, сколько мне лет, представляешь? — она сняла резиновые перчатки. — Мы здесь с какого времени живем, не припомнишь?

Ваучер переглянулся с Мотором и неуверенно ответил:

— Так, всегда жили… Раньше только на той стороне, где менты, а сейчас всегда здесь живем.

Немка улыбнулась чему-то своему и снова спросила:

— А где дети наши сейчас? Когда они были в последний раз, не помнишь?

Ваучер беспомощно посмотрел на Мотора. Тот пожал плечами. Внезапно Ваучер предложил:

— Тебе налить, Немочка?

Расчет на внезапность предложения был интересный, и она с радостью согласилась. Потому, что заявленное ею счастье на свежем воздухе обязательно требовало поддержки чувства изнутри, и не только по химии головного процесса, а еще по переварке огненного градуса снаружи, для дополнительной силы этого счастья. А поэтому, забыв о детях, ответила:

— Конечно, милый…

Посреди ночи, ближе даже к утру, Мотор заворочался, а потом резко, с повелительной интонацией рта выкрикнул на потолок лежбища:

— Мотор!!!

Ваучер продолжал спать в предрассветном столбняке, а Немке повезло проснуться и осмотреть Мотора снаружи. Мотор творчески шевелил губами и, судя по нервной почве, снимал последний кадр событий.

— Камера… — прошептал он вдогонку. — Еще дубль, пошел, пошел, поехал…