Наркокурьер Лариосик

Впервые он услышал это слово семнадцатилетним пацаном, у себя в Барнауле, летом, в лесу у речки, где они с Ленкой целовались, как безумные. Они и вправду были страшно влюблены друг в друга и не могли один без другого ни есть, ни спать, ни дышать. В общем, дело склонялось к ранней свадьбе, и родители, неплохо зная друг друга, были не против. Тогда-то и пришло на берег стадо коров, гонимое бородатым мужичонкой в ватнике на голое тело, несмотря на давно установившуюся жару. Коровы напились из реки и завалились пережевывать травяную жвачку. У Леньки с Ленкой как раз начался приступ страсти, по второму кругу. Через час, когда они очнулись и без сил откинулись на спину, стадо еще лежало на берегу. Пастух свернул из газеты самокрутку, сыпанул туда чего-то из кармана ватника и смачно затянулся. Потом, лежа, из этого неудобного для себя положения, ухватил кнут и очень ловко щелкнул им в направлении коровьего привала. Животные встали и понуро побрели вдоль берега, по направлению к деревне. Один лишь пятнистый, с сильно засранной жопой бык, глава рогатого племени, не пожелал подчиниться мужичонке и продолжал лежать на месте со жвачкой во рту. Именно тогда и произошло первое Ленькино лингвистическое потрясение. Пастух встал, злобно ухмыльнулся и, хорошенько размахнувшись, оттянул быка кнутом по всей длине его выпирающего зубцами хребта. Бык взревел от боли, вскочил на ноги и с телячьей резвостью побежал догонять стадо. Мужичонка довольно улыбнулся, засунул кнут за солдатский ремень и произнес:

— Ишь… Распропидор…

Это и был первый, довольно сильный при Ленькиной сообразительности, толчок в его незрелом сознании.

«Интересно, — подумал он, — сколько живу, а такого простого слова даже не знал… — Юноша крепко задумался: — А сколько всего остального я еще, наверное, не знаю. — Он снова задумался, и на этот раз его так быстро не отпустило. — И никогда я здесь больше ничего не узнаю, — вдруг свалилось откуда-то сверху полное понимание грядущих безрадостных перспектив в смысле остатка жизни на Алтае. Даже, можно сказать, всей жизни… Без остатка…»

Вернувшись ближе к вечеру домой, он стал свидетелем горячего спора между мамой, Эсфирь Моисеевной, и будущей тещей, Пелагеей Гаврилной. Существо горячей дискуссии заключалось в точном определении спорящими сторонами количества поддонов холодца, потребного не для украшения стола, а для вполне конкретного свадебного уничтожения. Мама предлагала пять, а будущая теща насмерть стояла на шести поддонах ценного пищевого продукта, совершенно необходимого при употреблении тертого хрена…

Наутро, взяв только самое необходимое из вещей, паспорт и все накопленные им за неполные восемнадцать лет деньги, Ленька сбежал из дому — от мамы, тещи, невесты, военкомата и холодца…

«Учиться! — подумал он, сразу после того, как вышел из поезда Барнаул — Москва и отбил маме покаянную телеграмму. — Самые умные люди — психологи!» — решил он и подался на Манежную площадь, подавать на психфак МГУ, на вечерний. Оказалось, нужно работать… Первая вывеска, которую засек в столице будущий псих, гласила: «Водитель троллейбуса — интересная профессия». Таким образом, первая проблема, с трудоустройством, была разрешена довольно безболезненно. Троллейбусную общагу и временную прописку он получил так же легко. Первые полгода, пришедшиеся на водительское обучение, он проболел по липовым больничным, и, надо сказать, время не пропало даром. Он поступил-таки на вечерний психфак как алтайский провинциал — представитель рабочей профессии с троллейбусным уклоном. Дальше стало еще легче — ему удалось запудрить мозги девчонке-кадровичке в троллейбусном парке, и она, обуреваемая страстью к умному студенту, будущему психотамчему-то, выдала Ленчику кучу пропечатанных справок с места работы с незаполненной датой, что дало возможность продержаться еще год. А там уже все покатилось само…

Первую свою жену, Светку, он встретил там же, на факультете. Брак продлился семь месяцев, но этого хватило, чтобы получить постоянную московскую прописку и тут же завалиться в сумасшедший дом в отстаивании своих законных прав на получение белого билета. И опять сошло — Красная Армия, махнув в его сторону боеголовкой, сделала ему ручкой…