Нарисуй мне дождь

– Но мой дядя, сказал, что участие в демонстрации на Седьмое ноября, это свободное волеизъявление каждого гражданина. А вы, не выяснив причину, почему я не мог присутствовать на демонстрации, выселяете меня из общежития и отчисляете из института. Боюсь, мой дядя будет этим недоволен.

– Да мне плевать на то, что будет недоволен твой дядя! – взвизгнул Шульга.

Я и не предполагал, что он умеет так визжать.

– Ошибается твой дядя, – уже не так громко продолжил он. – Пока ты студент нашего института, ты должен по праздникам ходить на демонстрации, это твой долг и святая обязанность.

– Мой дядя не может ошибаться в этом вопросе, скорее ошибаетесь вы, – возразил я твердо и совершенно спокойно, но желудок начало жечь огнем.

– Это еще почему? Он, что у тебя, адвокат, права твои знает? Кандидат юридических наук или правдоискатель, профессор кислых щей? – глумится Шульга.

Он хотел скорчить саркастическую гримасу, но у него не получилось. Вернее, на его физиономии появилось выражение похожее на то, как если бы кто-то из сидящих с ним за столом испортил воздух.

– Мой дядя заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Из-за него я не успел прийти на демонстрацию. Пока дозвонился к нему в Москву, чтобы поздравить с праздником, наш «парад» уже закончился. Я хотел пойти, но дядя не любит, когда я забываю его поздравлять с Седьмым ноября. Это его любимый праздник после Дня рыбака. А позже поздравить я не мог, он бы уехал пить водку… То есть, праздновать с членами Политбюро на даче под Москвой.

Я бы мог и туда позвонить, позже, после нашей демонстрации, но дядя этого не любит, говорит, что там много параллельных телефонов… Поэтому мне пришлось ждать на переговорном пункте, пока он не вернулся с Красной площади. Я у него спрашиваю: «Дядя Володя, как мне быть? Пока я к вам старался дозвониться, наша праздничная демонстрация закончилась, и я в ней не участвовал, а старшие товарищи из нашего института будут меня за это порицать». А он мне отвечает: «Участие в демонстрации есть свободное волеизъявление каждого гражданина. Иди, говорит, и празднуй спокойно, все будет хорошо, Андрюша».

– Да… Вообще-то, это правильно, – весь преобразился Шульга.

Голос его сделался слащавым, а крысиный нос льстиво вытянулся, отчего его внешность стала напоминать помесь крысы с лисой.

– Но все-таки, можно было бы вам нас предупредить, что не прейдете, тогда бы не было к вам никаких вопросов, все-таки уважительная причина…

Я едва не расхохотался, до того карикатурным было это перевоплощение. Происходящее показалось мне каким-то несерьезным, словно я играю роль плута в театре абсурда. Смеяться перехотелось.

– Так, что мне делать? Позвонить дяде и сказать, что он ошибся относительно демонстрации, и меня из-за этого выгоняют из общежития? Я не хотел и в первый раз ему звонить, беспокоить по пустякам, но мне надоели ваши притеснения, ‒ с негодованием спросил я. Лицо у меня пылало, я это чувствовал, но ничего поделать не мог.

– Ну, зачем же дразнить гусей… ‒ беспокойно зашевелил лопатками Шульга. ‒ Вышло небольшое недоразумение, мы во всем разобрались, теперь все в порядке, – заговорил Шульга с какими-то приторными, влезающими в душу интонациями. – Совершенно не зачем звонить, ‒ улещает Шульга, расплываясь в сладчайшей улыбке.

–То есть, как это гусей?.. Мой дядя, он, что для вас гусь?! Остальные члены ЦК тоже для вас гуси? Теперь мне понятно, почему вы так относитесь и к студентам.

– Вот этого не надо! – истерически взвизгнул Шульга, – Не надо все перекручивать, я совсем не то подразумевал. Раньше надо было прейти и все объяснить и в первый раз тоже, разве я не понимаю… Все было бы по-другому, совершенно иначе. Мне доложили, что в вашем случае имеет место совсем другая подоплека… – и он уничтожающим взглядом указал мне на Карпа.

Какой артист пропадает, невольно вспомнился мне его собрат по цеху Нерон.

– А сейчас мы все выяснили, вы ни в чем не виноваты. Остается, как говорится, принести вам наши извинения. Идите и спокойно живите себе в общежитии и учитесь на здоровье. Как говорится, инцидент исчерпан. Обязательно передавайте привет вашему дяде. О демонстрации говорить ему ничего не надо, а о нашем институте обязательно расскажите, у нас прекрасный ректор и учебный процесс проводится на высоком уровне, и декан о вас заботится, как о детях родных, – научал меня Шульга, голосом, исполненным липкой сладости.

– Кстати, как вы устроились в общежитии? Ничего? Можно подыскать для вас более удобную комнату. Не надо? – проявлял отеческую заботу декан. – Вот и хорошо, вот и ладненько…

Голос его медом с патокой растекался по кабинету. Он весь светился радушием, его скользкие глазки выражали сладчайшее удовольствие от одного процесса лицезреть меня, он даже жмурился от удовольствия.

– Если возникнут недоразумения в общежитии или трудности на кафедрах, сразу же обращайтесь ко мне, все устроим, в лучшем виде. Не надо? Вот и замечательно, просто превосходно. Все-все, идите себе спокойненько, голубчик, отдыхайте, всего вам хорошего.