Нарисуй мне дождь

‒ В нереализованных желаниях главная причина неудовлетворенности жизнью, а этого так легко избежать. Но продыху нет от тех, кто без этого прикидливого пуританства себя не мыслят. Сами почитай не живут и другим жить не дают, не знаю даже, откуда у них дети берутся... Да еще тужатся везде приклеивать идеологические ярлыки: любая бижутерия, красивая одежда, это наследие буржуазного мира или отрыжка мещанства, как хочешь, на выбор. Узкие или широкие брюки, джинсы, твист, все это тлетворное влияние Запада. Загнали всех в стойло из своих правил и запретов. Вокруг темно и тесно, как в могиле.

Отец с матерью пожинали плоды своей мичуринской системы воспитания, освободившись от удушающей опеки, птичка вырвалась из клетки и обратно ее уже не упрятать. В последнее время они махнули на нее рукой. Поздний ребенок, для них, пенсионеров, она была отрезанный ломоть, ‒ пропащая.

У Ли был родной брат, старше ее на двенадцать лет. Он служил парторгом в местном металлургическом НИИ и жил со своей женой и ребенком в одном из заводских общежитий. Ли отзывалась о нем с теплотой, но говорила, что он совершенно лишен воображения, хотя и очень положительный человек. Когда он встречал Ли на улице, то делал вид, что ее не знает. Она же всегда подходила и задирала его.

– Здравствуй, старший брат! Как успехи в соцсоревновании? Много тебе вынесли устных благодарностей? Или ты уже дослужился до Почетной грамоты и из скромности ничего об этом не говоришь? Знаешь новый лозунг? Запиши, пригодится для стенгазеты: «Сталевары, ваша сила – в плавках!» или еще, пиши, не стесняйся: «Перегоним в плавках Америку!» Скоро вы ее перегоните, в плавках?.. Да не переживай ты так, все равно мы их, если и не перегоним, то догоним и тогда уж точно забодаем, никуда им от наших рогов не деться. Ну, да что уж там, иди, готовь свою политинформацию. Или тебе доверили сделать целый доклад о международном положении? Иди уже, а то директор заругает. Коммунистический привет и наилучшие пожелания руководству!

Отпускала она наконец, упарившегося, бураком цветущего брата. Только изредка он лепетал в ответ что-то о сознательности и долге перед обществом, в котором мы живем.

– Хоть вы, молодой человек, повлияйте на мою сестру, – не выдержав насмешек Ли, с нотами отчаяния в голосе воззвал он как-то ко мне. – Объясните вы ей, что долг каждого здорового человека – работать. Нельзя жить, паразитируя на теле общества!

– Лидия, госпожа своих поступков, – внятно, словно глухому, ответил я. – Почему, кто-то смеет указывать, как ей жить? Никто не вправе посягать на чудо жизни другого человека.

Он ничего не сказал в ответ, только развел руками, раздосадовано хлопнул ими себя по бокам и быстро пошел в противоположную сторону.

– Ты ему хорошо ввалил, умри ‒ лучше не скажешь. Да вряд ли он поймет… – дрогнув голосом, Ли надолго замолчала.

– Как можно быть таким одноклеточным! – с негодованием вдруг вскричала она.

От неожиданности я шарахнулся от нее в сторону, едва не столкнувшись с прохожим.

– Быть таким слепым, не видеть весь этот обман вокруг, верить во всю эту брехню, да еще ее пропагандировать? Талдычит, как Ивасык Тэлэсык: «З молоду треба працювати, так воно кажуть…»[14] И это мой родной брат! Служит им, как будто не человек… ‒ а собака какая-то. Как он мог превратиться в такое сложноподчиненное существо?

Но Ли не могла долго переживать, расстроившись из-за чего-нибудь, уже через минуту она смеялась до колик, увидев смешно подстриженного пуделя: «Ой, не могу! Какая прелесть, у меня аж булки сжимаются…» Тут же забыв свои огорчения, она никогда о них не вспоминала. Наверно, так, путем вытеснения она боролась с болью? Не знаю. Ее порхающая легкость, неизменно благодушное настроение, беспечное отношение ко всем неурядицам, как к мелочам жизни, вначале так нравились мне. Но порой эти черты характера Ли граничили с безразличием и даже с черствостью, хотя я и гнал от себя подобные досадные мысли.

В отличие от меня, Ли совсем не раздражала человеческая стадность. С утра до ночи она находилась в окружении своих бесчисленных приятелей и знакомых. Их притягивала к ней ее приветливость, бойкость ума и необыкновенная способность к сопереживанию всех их радостей и житейских невзгод. Подобно ненасытному многоголовому паразиту они питались ее жизненной силой, на дерьмо переводили ее время. По тому, какими усталыми становились ее глаза и, как сильно бледнело лицо, можно было догадаться, насколько это общение утомляет ее. Она расплескивала, растрачивала себя на своих знакомцев. В каждом из них она находила что-то интересное, по меньшей мере, занимательное.

Узнав ее лучше, у меня сложилось впечатление, что она не выносит одиночества и боится его. Серым ненастным днем, возвращаясь с занятий, я случайно встретил Ли на проспекте одну и был поражен печальным выражением ее лица. В какой же восторг она пришла, увидев меня! Однако рассудок подсказывал мне, что если бы это был не я, а любой из ее знакомых, она бы обрадовалась ничуть не меньше, лишь бы не оставаться одной, в тишине.