Нарисуй мне дождь

Не часто поэты приходят в наш мир, но косноязычное большинство, так называемые массы, их ненавидят и всегда норовят уничтожить. У них на этот счет есть даже своя теория, называется: «Дубинка для выделяющихся». Стая всегда заклевывает белых ворон, стая хочет, чтобы все были одинаковые и говорили на одном языке. Но, там, где хотят сделать всех одинаковыми, жизнь становится серой. А Гумилев, он был один из нас, тех, кто не подчиняется «подавляющему большинству». Нас не заставишь шагать в ногу и не поставить в стойло, мы смотрим на мир своими глазами.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Я и раньше замечал, что проговаривая стихотворение вслух, мелодика звуков и ритм преображают содержание текста, вызывая новое восприятие, и сухие слова стиха приобретают новый смысл и начинают звучать, как музыка. Это так отличается от того, когда читаешь стих про себя.

Меня расстреляют, а ты приходи в этот сад,
Билет тебе выдан на запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Она меня обняла и долго смотрела в глаза. Глаза ее были полны слез. Я не мог этого выдержать!

– Эх, Андрюша, как он сказал… А я его стихов не слышала и не читала. Фамилия знакомая, он, кажется, был мужем нашей известной поэтессы, но я не знала, что у него есть такие стихи. Андрюша, ты знаешь, я не люблю хвастаться… – она смутилась и замолчала.

Ей чужды были как бахвальство, так и неискренность.

– Я ведь закончила школу с золотой медалью и веришь, не могу вспомнить, где находится озеро Чад. Карта мира перед глазами, но, хоть убей, не могу себе представить, где это озеро, в Африке или в Америке?

– В Африке! Как тебе не стыдно! – с излишней горячностью упрекнул я ее, тут же пожалев об этом.

Ли вспыхнула и отвела взгляд.

– Ведь только в Африке водятся жирафы… – стараюсь загладить свою резкость я.

Вырвалось случайно, нехорошо. Откуда ей знать с каким пиететом я отношусь к животным Африки. Африка, страна чудес, я о ней с детства мечтал.

‒ Чувство моего стыда так глубоко, как того заслуживает допущенная мною ошибка… ‒ с ледяным достоинством сказала она и замолчала.

Ее молчание красноречивей слов. Выпрямив стан, сидит с непринужденностью княгини с чашкой кофе в руке. Вылитая придворная дама со старинной картины. Не хватает только достойной рамы. Обиделась.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, ‒ тихо проговорил я, потупившись.

‒ Судят по поступкам, а не по извинениям, ‒ холодно обронила она.

Взгляды наши встретились, и мы одновременно отвели глаза.

‒ Но я ведь признаю, что неправ, и прошу помилования… ‒ виновато настаиваю я.

Ли взглянула на меня и горько улыбнулась. Накрыв мою руку ладонью, лишенным интереса голосом спросила:

– Тебе видно трудно было это сказать?

– Нет! Хотя… ‒ сам того не желая, вспыхнул я, ‒ Вообще-то, да! Я зря погорячился, но, пойми, жираф и Африка.… И, где это озеро, это же не столь важно! Главное, смысл стиха. Как ты этого не понимаешь? Ведь Гумилева безвинно убила вооруженная гопота, угрожавшая всем своими удостоверениями «ЧеКа». И он знал, что его убьют, хотя бы потому, что не был на них похож, а ведь он писал стихи... Он написал их для нее… Но, не только для нее одной, еще и для нас с тобой. Мы должны помнить о нем и о ней, чтобы… – я запнулся, подыскивая слова, но она не дала мне договорить.

– Для тебя не важно, а для меня важно! Это ты пойми, я хотела представить себе, как это было и где. Теперь я вспомнила, я ошиблась, перепутала Чад с озером Титикака, соленым озером из слез в Андах. На языке индейцев «Титикака» означает «Бегущая кошка», но как они узнали, что берега этого огромного озера имеют очертание кошки? Это величайшее из высокогорных озер мира, колыбель нашей цивилизации. Я там была однажды. Во сне…

Подавшись ко мне и устремив взгляд куда-то вдаль, она заговорила с потрясшим меня вдохновением, словно какая-то глубинная сила рвалась на поверхность.