Нарисуем

Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!

– А вылазишь потом – не разогнуться.

Теперь не разогнуться будет нам двоим.

Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов – «Точка опоры». Вилис Лацис – «К новому берегу», «В бурю». Владимир Дягилев – «Солдаты без оружия». Владимир Попов – «Сталь и шлак». Иван Шемякин – «Сердце на ладони». Михаил Бубеннов – «Белая береза». Конечно, в пионерском детстве я их читал – куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.

«Ну? На сегодня, может, хватит? – думал я. – День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! – Я сам по своей лени ударил кулаком. – Работаем!» У меня тоже трудовой энтузиазм.

– Давай!

– Об чем?

– Ладно… как отдыхаете давай.

Все же дал некую слабину. Надеялся – про отдых полегче будет.

– Ну… кино. Театры приезжают…

Тема отдыха у него туго шла.

– Дальше.

– Ну а если проблемы пола надо решить… – неожиданно выдал научный оборот.

– А разве они решаемы? – вырвалось у меня.

– Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…

На это не всякий решится.

– Почему на Гнилой? В смысле – почему называется?

– Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.

Освобожденные от условностей.

– Ходил там к одной…

– Ну? – проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.

Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил – не дождешься.

– А скорее нельзя?

– Скорее только гонорея.

Достойный ответ.

– Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!

Но гонорара нам не видать.

– Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!

– А месяц какой?

– Декабрь… Ну так пaрит все!

Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.

– Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…

Условно раскрепощенной.

– Вылажу на берег – шмоток нет.

– Отлично!

– В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов – ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» – интересуется. «Да, – говорю. – Все». «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» «На хрен мне догадываться?» «Тогда идем». Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. Шерстяной! «Кто будешь?» – спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с «Полярной». Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают – на «Полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там – ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, – Шерстяной говорит. – Так чего надо тебе?» «Трусы! – четко докладываю. – Партбилет!» «Все?» «А чего еще?» – удивляюсь. «Правильно отвечаешь! Но учти – еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя».

Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!

– Ну и что?

– Что – бросил к ней ходить. Себе дороже!

Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.

– Ничего не получится! – произнес я в сердцах. – Вуз этот вряд ли поможет тебе.

– Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? – нагло Пека сказал.

– …Освободился батя, стал дома бывать…

– Бывать?

– Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.

Спецзадание.

– А выпив, кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Мать насмешливо спрашивает: «А кто ж ты?» «Царь горы!»

– Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.

– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.

– Тогда продолжаем! – я прохрипел.

Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.

– А цыпа эта доиграется, – прохрипел Пека. – Пол-Федора я ей засажу.

– Ты щедр.

Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи – это он челку свою расчесывает металлической гребенкой – другая, видимо, не берет!

– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.

Если я не лежал бы – упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.

– А сейчас, что ли, утро уже?

– Еще день.

Да, денек емкий получился!

– Ну одеты, вроде, адекватно, – оценил Пека. – Идем.

Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.

– Дед его кожемякой был…

– Чей?

Пека удивленно остановился.

– Чего – чей? Кузьмина!

– Так мы к нему, что ли, идем?

– Ну!

Лихие он выбирает маршруты.

– А по себе дерево рубишь? – поинтересовался я.

– Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!

Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.

– Дед его кожемякой был. Мял портфели…

Выбор удачный.

– Намял дом.

И теперь, понимаю, мы туда идем?