Нарисуем

А это уже, кажется, кабак. Не иначе какой-нибудь формалист-архитектор из ссыльных душу отвел. Конструктивизм полный. Круглый зал. Эхо отражается многократно – звуков не разобрать.

– Вот она, наша «Шайба», – с достоинством Пека сказал.

– Пиотр Витарьич! Рюбезный! Си другом пришри! – лунообразная личность сладко щурила узкие глазки. Что за акцент? Я и русский с трудом различал в этом гаме – только мат.

Провел к окошку нас, усадил. Перешел на китайский… или это все же русский?

– В общем, он спрашивает, – Пека перевел, – му-му или гав-гав? Гав-гав – собака, значит. Му-му – корова. Так что?

Я пытался было возразить, что Муму, по-моему, тоже собака, но Пека лишь последнее слово услыхал.

– Собака? Правильно! Ну и литр.

Задурел я еще до литра – от гама одного. Собаку пока отлавливали.

Вокруг стал собираться народ.

– Что с нами опять делают, начальник? – подошел представителем «ото всех» аккуратно причесанный, даже в галстуке: в толпе выделялся.

– С тобой, Опилкин, отдельно поговорим. Не видишь – я с человеком занят.

То есть со мной. Противопоставил меня народу. Мол, не о чем мне с вами гутарить – все так будет, как я скажу. Не слишком уютно я чувствовал себя в шкуре высокого гостя – потела она. Чесалась!

– Надежный мужик, – отрекомендовал его Пека, когда тот отошел. – Наряды рисует так… залюбуешься. Что твой Айвазовский!

Надо думать, он рабочие «наряды» имел в виду.

А Пека уже о другом говорил, будто о более важном:

– Уйгуры заправляют в этом кабаке. Китайцы. Но мусульмане. Самые головорезы. Голову чикнут – и не моргнут!

Ну ясно: в плохое место Пека не поведет.

– Всегда личную гвардию императора набирали из уйгур!

Да, важная тема.

– Ну, че делаем, мастер? – другой, уже менее элегантный представитель народа подошел.

– А это, – Пека прямо при нем сказал, – Пират в собственном коллективе. Ну что? – повернулся к нему. – Не терпится вам? Так сейчас выдам!

Отошел туда.

– Ну и кто вам это сказал? Димуля? – доносился его басок. – Димулю расстреляю лично. Все!

– Да… хорошо ты пообщался с народом, – не выдержал я, когда мы вышли.

– Я не оратор. Производственник, – произнес он так, что сразу стало ясно, что важней.

– То есть будешь все делать, как надо?

– А кто, коли не я? Пешки назад не ходят.

Зачем-то обогнув комбинат, подошли к дымящейся глади. Ад. По берегам поднимались черные насыпи, тоже дымящиеся.

– Гнилой конец? – озарило меня. Будем гулять?

Но настроение было другое.

– Мальцом еще с корешами бегал тут, – вздохнул Пека, ныряя в воспоминания. – Отдыхали тут раньше. У водоема, – мечтательно вздохнул. – Раз за ту вон сопку зашли. Там березки были насажены. Глядим – здоровая баба, голая, вагонетчица с шахты, на березку налегла, согнула, а сзади мужичонка охаживает ее. Маленький, но… Березка скрипит, гнется!

Да, щемяще.

– А баба та: «За титьки держи! За титьки!» И тут же мильтон пьяный корит ее.

Картина кисти передвижника. «Отдых шахтеров».

– «И не стыдно тебе, Егоровна», – мильтон икает. Ну, баба, закончив свои дела, наконец слезает… с березки, подходит к нему. И мощной рукой вагонетчицы накатывает по лицу! То есть он оказывается морально не прав. А она поплыла, как лебедушка… – Пека сладко вздохнул. Понимаю, что перед подвигом он хочет припасть к истокам, набраться народной мощи.

– И батю тут помню.

Главная сила в нем!

– Народ весь на отдых расположился… А батю как раз в канавщики перевели. И вдруг на обрыве терриконника – как Медный Всадник, батя на мотоцикле! В трусах.

Это уже как-то успокаивает.

– «О!» – все батю увидели. Где он – там кино!

Надеюсь, и на сына это распространяется?

– Оглядел всех с высоты… И вдруг – газ! И на мотоцикле с обрыва! Огромные пузыри. Все вокруг на ноги повскакали – как, что? Томительная пауза… потом батя вынырнул, чубом мотнул. Не спеша выкарабкался на берег. Оглядел всех: «Кто-то, может быть, что-то против имеет?» Глаз тяжелый, мутный у него, никто не выдерживал! Скатал прилипшие трусы. Ну – прибор до колена. Выжал их не спеша. Не спеша натянул. Удалился. А мотоцикл только через неделю нашли.

Да-а, кино.

– Помню, как батя все кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Знаешь, как называют меня тут? Подземный Чкалов! – Пека вдруг гордо произнес.

Но Чкалов, насколько помню я, в конце разбился, упал со своим самолетом на склад дров. И Пека это знал.

– С кем бы застрелиться? – Он призывно озирался, но я отводил глаза.

Засну! Может, хоть во сне приснится какой-то позитив. Но заснуть не вышло. Напрасно дергал куцые занавески – безжалостный белый свет. В сочетании с абсолютно пустой улицей за окном возникает ощущение ужаса!

Смежив веки, я только тихо стонал – не разбудить бы Пеку. Свет пробивается даже сквозь пленку век – и никуда не денешься! И вдруг – громкий щелчок, и свет стал в сто раз ярче, залил глаза. Пека включил лампочку! Зачем? Издевается? В отчаянии я открыл глаза. Пека стоял под абажуром, держа на весу тяжелую книгу… Читал! Нашел время! И место. В условиях белой полярной ночи свет зажигать. Что хоть он там читает? С кровати свесившись, разглядел: Монтень, «Опыты».