Напряжение растет

  По кабинету беззвучно разлетались сотни заявлений на участие, с тихим шорохом покрывая пол на добрый десяток метров вокруг.

  Старый князь Долгорукий, давным-давно передавший княжескую корону, шубу и цепь сыну, имел громадное число недостатков, свойственных преклонному возрасту и непростой биографии. Например, ненавидел подлость, обожал говорить правду, не терпел предателей, помнил и не собирался забывать целую сотню лет грязных интриг, ныне красиво именуемых 'политикой'. И, в общем-то, имел полное право ходить по бумагам за подписью большей части знати в уличной обуви - что, собственно, и делал с великим удовольствием.

  Все эти недостатки никак нельзя назвать 'простительными' в наше слишком спокойное время. Оттого внешний мир старались всеми силами оградить от нелегкого характера, зная по опыту, что 'ограждать' и 'не пускать' самого 'динозавра ушедшего тысячелетия' - дело бесполезное и разрушительное. Старик продолжал быть страшно силен, не уступая рангом сыну, а опытом и умением превосходил как бы ни всех в клане.

  Иногда мир защитить не получалось - как, например, сегодня. 'Дед' решил прогуляться до столичной резиденции рода, причем, сделал это раньше, чем успели эвакуироваться по сигналу 'красная тревога'. В общем, Сергей Михайлович Долгорукий решил поинтересоваться, как ведутся дела клана.

  К чести секретарей, бумаги пытались скрыть.

  - Скажу Сашке, пришлет замену, - буркнул после этой попытки старый князь, оставив позади разорванный на части демидовский сейф и двух ошарашенных служащих - один из которых пытался впихнуть в шаблон, что 'Сашка' - это князь Александр Сергеевич Долгорукий, а второй, баюкая сломанную руку, законно опасался, что прислать могут еще и нового секретаря, оттого старался выглядеть бодрым и здоровым.

  Так что, вся аналитика, все расчеты по соревнованию - кого с кем свести, кому что продать, на кого надавить, пользуясь первым за столетие мероприятием такого уровня - все оказалось на столе старого князя. К счастью, с листов успели сделать копии, так что к последующим разрушениям и поруганию документов относились довольно спокойно, воспринимая, как стихию и вселенскую неизбежность.

  В списках не было взрослых, хотя в его времена в шестнадцать лет парень считался мужчиной. В списках не было тех, кого он мог ненавидеть лично - слишком молоды для того. Но какая разница, если им все равно суждено вырасти и возглавить род и клан - презираемый за деяния предков? Он не верил, что в гнилой семье могли воспитать достойную поросль и был готов в этом убедиться вновь. Увидеть - и смаковать до смерти, как лишение и голод, холод, опасность снимают маски благородства, обнажая подлость чванливой дряни.

  Память - на нее старик не жаловался. Но если и она подведет, то останутся видеозаписи и фотографии - отличный запасец как для него, так для потомков, чтобы взять врага за кадык на всю жизнь.

  - Красиво Сашка придумал, - размял он толстую шею и повернулся к столу.

  - А вас, - поклонился он с великим тщанием куцей стопочке бумаг - всего листов двадцать, не больше. - Вас мы ждем с великим уважением.

  Мужчина подошел ближе и огладил самый верхний лист, каждое имя в котором было окутано целым ворохом вопросительных и восклицательных знаков. - И тебя, Артемка, в первую очередь.

  Взгляд коснулся еще одной укладки, основательной и довольно объемной - ее ярость старого князя не коснулась, но и уважения она не удостоилась. Новые семьи - всего три-четыре столетия, но уже со славой, хоть и скромной, с финансами и боевой силой, без грязи на репутации. Но достаточно ли этого, чтобы считать настоящими людьми?

  - Докажите, - поджав губы, дал шанс им князь.

Глава 12.

  В темноте этой ночи было много оттенков фиолетового, прятавшегося в складках черных плащей. Словно волна над глубоким местом, они добавляли тьме объема и загадочности, перетекая от одного силуэта утопленного в ночи дерева до другого.

  Гости, числом четверо, не торопились, оттого ткань, кутавшая их с головы до пят, казалась частью облика, второй кожей. У них не было лиц - свет тусклого месяца превращал то, что под капюшоном, в черные овалы. Их руки скрывались под тонкой кожей перчаток. И только дыхание, выбивавшееся теплым облачком перед фигурами, позволяло верить в их людскую природу.

  Узкий язык фонаря на секунду окрасил траву в светло-желтый цвет, а затем и окатил серым неказистую лестницу, ведущую вверх.

  - Здесь.

  Скрипнули ступени под ногами, жалуясь на старость. Простонали перила, угрожая развалиться и сорвать гостей за собой. Четверо не слушали, не верили им, продолжая движение и завороженно глядя на узкую полосу света - там, под дверью, на самом верху. Их ждут. И, если заслонить ладонью манящий свет и приглядеться к узкой выбоине смотрового окна по центру двери - за ними наблюдают. Но не торопятся открывать.

  Костяшки пальцев отбили два еле слышных удара, выдержали паузу, и ударили еще трижды.