Напряжение

Когда дверь за Орловой закрылась, Шумский расслабился, вытянул ноги, закурил. Годы работы в управлении научили его довольно точно распознавать людей с первых же минут знакомства. Походка, манера держаться, взгляд, выражение лица, голос, построение фраз и другие частности давали ему право судить о том, с кем имеет дело, еще до допроса. В пестроте человеческих характеров, в повадках каждого подследственного Шумский выискивал и выделял главное для себя - искренность собеседника, ибо искренность - сестра правды.

Перед Шумским, на том самом стуле, на котором только что сидела Орлова, перебывали разные люди - от махровых, отпетых преступников и негодяев до невинных свидетелей, нужных дознанию. Их-то, случайных посетителей его кабинета, он жалел, как жалел сейчас ни в чем не повинную девушку, которая опрометчиво дала малознакомому человеку свою фотографию. Шумский представил, с каким нетерпением дожидаются от нее вестей родители и сколько будет потом разговоров, домыслов и суждений по поводу ее поспешного и непонятного вызова в милицию. И подумал о противоречивости, несовершенности своей работы: чтобы сделать добро людям и обществу, раскрыв преступление, он, Шумский, вынужден наносить им зло. Из-за одного преступника он должен выбить из накатанной жизненной колеи десятки людей, подозревать их, сомневаться в их честности, врываться в их жизнь и держать в нервном напряжении. Почему общество, карая преступника, карает его лишь за само преступление и забывает о моральном уроне, нанесенном другим? Разве это справедливо?

Затрещал телефон. Звонил Быков - голос сильный, молодой, властный, - просил подготовиться и доложить о расследовании.

- Если можно, ближе к вечеру, Павел Евгеньевич, - сказал Шумский. - Все мои в разгоне.

- Хорошо, я сегодня допоздна, - согласился Быков.

6

Собрались в девятом часу. Изотов неторопливо выложил из папки ворох каких-то бумажек, сказал по обыкновению ворчливым тоном:

- Тридцать восемь и пять десятых Ольг Николаевн, будь они неладны. Правильно, Ольг Николаевн?

- Меня интересует, что за пять десятых, - улыбнулся Шумский.

- В жизни, или, как раньше говорили, в миру, - Ольга Николаевна, по паспорту - иначе. Как считать? Но не стоит ломать голову. Этой Ольге Николаевне шестьдесят четыре. Отпадает. Вообще после шестидесяти - шесть, от пятидесяти до шестидесяти - девять. Итого - пятнадцать. Этих - долой. Остаются двадцать четыре…

- Придется пока отложить и их, несмотря на блестящую статистику.

- Почему? - удивился, подняв белесые брови, Изотов.

- Потому что мне неприятно видеть, как маются люди, выполняя бесполезную работу.

- Ну не таи, чего у тебя там?

Вместо ответа Шумский протянул Изотову протокол допроса Гайдулина.

- Читайте оба, - кивнул он Чупрееву. - Тебе тоже пригодится.

В плотно исписанном листе были сильно подчеркнуты красным карандашом строчки.

«Девятнадцатого октября у меня день рождения. Отмечали в общежитии. Красильников сильно выпил, стал приставать к Валентине Ступиной, которая была со своим мужем Николаем Ступиным, моим другом. Чтобы избежать скандала, я увел Красильникова и сказал, что он не умеет ухаживать за женщинами. На это Красильников ответил, что умеет, и похвалился своим знакомством с Олей, артисткой цирка, которая недавно уехала. Красильников сказал, что был у нее в гостинице и их застал муж. Фамилии Оли я не знаю, Красильников ее не назвал. Название гостиницы тоже не знаю».

- Что-то здесь не того… - усомнился Чупреев. - Красильников же не пил. Это подтверждают все.

- Липа, - категорично заявил Изотов. - Во-первых, он не пил; во-вторых, по своему характеру он не стал бы приставать при всех к женщине; в-третьих, по этой же самой причине не будет он рассказывать о каком-то приключении человеку, с которым не так уж близок.

Шумский стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо смотрел то на Чупреева, то на Изотова, покачивая головой: