Напряжение

Улеглись мы через десяток минут, но сон совсем не хотел приходить в голову. Так и рассматривал на стене границу длинной светлой тени от лампы во дворе, кутаясь в неожиданно холодные одеяла — даже под двумя пробирал холод и волнами ходили мурашки. Только у груди было тепло — там, где лежала под моей рукой игрушка.

А чуть позже пришла тоска. Где-то там были мои медведи, которых я бросил. Так же, как папа и мама — меня… У меня были причина и вера, что им будет лучше у взрослых… А у моих родителей?.. Тоже, наверное, были, только мне ведь совсем от этого не проще…

А звезды? Может, им и вовсе было некуда идти? Может, там, на небе, у них тоже никого не было? Я их, получается, выгнал… И самолет сшиб… И машину угнал… Плохой я император.

Поежившись, прижал к себе зайца поплотнее и чуть не подпрыгнул от громкой песни, раздавшейся в комнате. Оказалось, пел заяц, разбуженный нажатием на потайную кнопку. Пел протяжно, красиво, про меня.

«Меня не пугают ни волны, ни ветер…» — отражалось от стен, отгоняя тоску и грусть, напоминая, что за тенью прячется красивый желтый цвет стен и завтра все вновь будет хорошо. И я найду, обязательно найду!

— Ты где был?! — вихрем ворвалась в комнату нянечка, портя некрасивым голосом песню.

— Гулял, — односложно ответил я, вслушиваясь в окончание истории.

— Ты где взял?! — прикрикнула она, выхватывая зайца из моих рук.

— Мое! Я в кустах нашел! — сжал я объятия, не отпуская друга.

— Украл! — ударила она меня по лицу, отрывая игрушку.

— Нет! — вцепился я в красную бабочку.

Та звонко лопнула, оставаясь в моих руках. А заяц замер в руках нянечки, грустно глядя на меня. Даже тебя я не уберег.

— Дай, — требовательно протянула она руку.

— Попробуй забрать, — предложил я, дрожа от гнева и сжимая кулаки.

— Да как ты смеешь… — дернулся ее голос на половине фразы и утих, стоило ей зацепиться на мой взгляд.

— Ну же…

— Утром поговорим, — развернулась она, унося с собой зайца, песню и то хорошее, что было во мне.

«Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети…» — отражалось по коридорам, стихая, становясь далеким эхом, легендой о прекрасном дне.

Дне, растерянном мною. Дне, который я позволил у себя забрать. Стало настолько тоскливо, что я решил заболеть.

Громкий кашель рвал грудь, жар сменялся холодом, пот пропитал постель, а перед глазами почему-то плыл образ той девочки на скале. Интересно, как ее зовут?

Утром со мной так и не поговорили. Зато был солидный врач, почему-то не в белом халате, а в костюме, но уколы у него были такие же болючие. Он же перенес меня в медпункт, соединив руку прозрачной ниткой с баночкой на шесте, из которой медленно неведомо куда утекала жидкость. Как оказалось — в меня, но меня попросили больше это не проверять.

Через слабость слышались незнакомые мужские голоса, доносившиеся со двора. Там же собрали всех наших — так гудеть может только общий сбор. Кажется, искали кого-то и даже пытались примерять к их обувке след, отпечатанный на земле. Удачи им в этом — у нас у всех одинаковый размер. Просто кому-то он жмет, а кому-то еще большой. Потом громко сверяли списки, перемежая каждую фамилию тихим: «…не он», — громко пересчитывали по головам и не менее громко и строго спрашивали директрису, нет ли других детей в интернате. Как оказалось, не было. Я ведь не существую. Так что вскоре звуки стихли.

Я не торопился выздоравливать, так что известие, что кто-то очень уважаемый выделит интернату кучу денег, встретил тоже в постели — шептались нянечка и медсестра. Там же, в постели, прочитал свежие новости — из крупных заголовков газеты, которую нянечка пролистывала, сидя напротив.

«Похищенные медведи были найдены в горящей машине». «Синева и синька: пилот совершившего вынужденную посадку частного самолета оказался вусмерть пьян. Сам господин Мистратов винит в крушении молнию с чистого неба и баб».

— Какую только чушь не напишут, — вздохнула нянечка, складывая лист пополам.

«Визит принцессы… кто оплатит….» — мазнул я взглядом по очередному заголовку и равнодушно отвернулся к стене. Все равно ни слова правды.

В голове установилась звенящая пустота, без единой мысли и эмоции. Не хотелось есть, не хотелось двигаться. Даже дышать было лень — так хотя бы не кололо в груди сотнями иголок. Мне продолжали что-то вливать, перемежая с уколами и таблетками, а я не хотел выздоравливать. Так продолжалось шесть дней.

Пока ночью не раздался скрип приоткрывшейся двери. Я невольно встрепенулся, сбросив маетный болезненный сон, и настороженно уставился во тьму за дверью. Но тот, кто пришел, уже был внутри. Одним движением он прыгнул мне на грудь, прижимая своим телом, строго глянул в глаза, обнюхал, устроился поудобней и басовито замурчал, чуть прикрыв глаза.

— Машк, — выдавил я, чувствуя, как растекается по телу тепло, а вместе с ним и нежность, признательность, забота с капелькой вины — я тут болею, а он не кормлен.

Словно уловив мои мысли, кот заурчал еще громче.

— Я не один, — чтобы не спугнуть, прошептал я только губами, — у меня есть ты.

Любопытно, как он смог сюда добраться? Ведь второй этаж, и разыскал как-то…