Напряжение

Директриса медленно оглядывала зачинщиков, скучковавшихся у стены напротив меня, на несколько секунд останавливая взгляд на каждом. Словно угадывая ее мысли, нянечка тут же принималась шептать ей на ухо имя, возраст, номер группы, свои сетования и похвалы. По ее словам выходило, что ребята хорошие и вообще никак не виноваты, наоборот — спасали ребенка-дурня, всунувшего спицы в розетку. Вот тогда я и разревелся — из-за обиды на такое вранье и несправедливость. В шесть лет есть плохие и хорошие, белое и черное, зло и добро, так что негласный союз хулиганов, запугивающих четыре десятка детей, и единственной на этаж нянечки, весьма довольной, что дети не орут, не шумят и слушаются — пусть и ценой безнаказанности четырех уродов, — смотрелся ужасным преступлением.

Дальше помню фрагментами — меня подняли, подвели к кровати, что-то дали выпить, а потом наступило утро следующего дня.

С того дня изменилось решительно все. Нет, меня не ругали и не били — наоборот. Все словно забыли о произошедшем, будто бы и не было ничего вчера. Но новый день все равно разительно отличался от череды предыдущих — во-первых, стали иначе кормить. Рядом с общими столами поставили еще один, на четыре персоны, за которым сидел только я один, а блюда, которые мне предлагала наша скудная столовая, в разы отличалась по качеству и количеству от того, что размазывали по тарелкам остальных. Разумеется, это не осталось без внимания коллектива ровесников — завидовать они уже научились, а думать пока что не очень, предпочитая действовать. К моему искреннему изумлению, разговор в духе «а че ты, вот я тебе сейчас в глаз дам» пресекла четверка тех самых старших, грамотно отмутузив обидчиков и пригрозив каждому из невольных зрителей повторить то же самое, если кто-то хоть пальцем меня тронет. Я будто бы стал заповедным зверем этого заведения — меня кормили, охраняли, контролировали здоровье. Из недостатков — ежедневный бег утром и вечером, несколько болезненных уколов, отдельная зарядка днем и горькие таблетки вместе с завтраком и ужином. Другой бы обрадовался, я же неким звериным чутьем, необъяснимым ни опытом — которому неоткуда было взяться, ни чем-либо еще — не было никаких явных фактов, которые мог бы понять шестилетний-я, чувствовал недоброе. Каждый день смотрелся братом-близнецом предыдущего, менялись незначительные детали — вроде погоды, еды, мелькающих мимо лиц. А потом прозвучал колокольчик в руках первоклассницы первого сентября — день, в который все мои ровесники пошли в первый класс. А я — нет.

Занятия проводились тут же, в восточном крыле интерната, так что этот знаменательный день я попросту никак не мог пропустить — даже вышел вместе со всеми во двор, строиться прямоугольниками перед белой чертой в составе «а» или «б» класса — смотря в каком из списков окажется моя фамилия. Оказалось, что меня не было ни в одном из них, так что я просто остался рядом с «б» классом, легко рассматривая площадку перед входом поверх голов сверстников — за год индивидуальных занятий я солидно вымахал. Приветственные речи директрисы и небольшой концерт в исполнении старшеклассников уместились в половину часа, после чего первоклашкам уступили право первыми войти в здание — только на этот раз они впервые пойдут не в левое крыло, в жилые комнаты, а в правое. На входе меня и перехватила директриса, легко выдернув из общей толпы, и строгим голосом приказала идти к себе. Так у всех ровесников появился еще один повод для зависти — пока они корпели над уроками, «этот бездельник» мог лежать на кровати. Правда, я-то не лежал, а бегал-прыгал под наблюдением нянечки, тщательно сверявшей все, что мне предстоит сегодня сделать, с планом в зеленой тетрадке. Для соседей по комнате всего этого не существовало, зато был везучий гад, которого давно пора проучить.