Напряжение

Попытался было вспомнить чувство энергии, которое заставлял меня отыскать дядька, и даже вроде бы что-то такое нашел, но удар по стене снова вышел таким же бестолковым и болезненным. Наверное, я просто чего-то не знаю. Но зато это есть в волшебных книгах!..

— …которые я совсем не понимаю, — вздохнул, усаживаясь на кровать.

Покрутил в памяти запомненные страницы, не находя ничего, что мог бы понять настолько, чтобы использовать. Прошелся по комнате, сердито поглядывая то на соседа, то на стену. И то и другое хотелось стукнуть, но не моглось. В итоге пнул пустой пакет из-под книжек и больно ушиб мизинец — там, оказывается, что-то оставалось. Глянул на самое дно — действительно, черная книжка с золотистыми буквами. Тяжелая и вроде не такая маленькая, чтобы потеряться, — просто пакет большой. Поднял, отряхнул и тихо прочитал: «Сло-варь». Хм… Хм! Губы расплылись от сладостного предвкушения, как от второй котлеты на добавку.

Словарь не подвел! За что и был упрятан под матрас — еще найдут и отнимут, а такое волшебство и самому нужно!

Вроде бы непонятные и странные слова оказались не такими и сложными — просто взрослые любили назвать одним загадочным словом пять простых. И надо было всего-то: добиться, чтобы мой дар покрыл два раза весь кулак, а затем ударить! Ну там еще было две страницы, как все это сделать, но, когда на улице было совсем-совсем темно и тихо, я все-таки справился!

Удар прозвучал упавшим с верхней полки чемоданом и разошелся по всей комнате дрожью пола, звоном подпрыгнувших чашек, дребезжанием окон и матом проснувшегося дяди Коли.

— Ты что сделал, гад?! — в ужасе смотрел он на огромную дыру в кирпичной кладке стены.

— Это вообще не я, — замотал я головой, огромными глазами глядя на дядьку.

— А кто?!

— Т-тараканы?

Но главное — стену я победил! И потом гордо ходил мимо нее, потому что сидеть было больно.

Рядом бродил кругами сторож, то и дело бросая разъяренный взгляд на рисунки из раскраски, которыми мы прикрыли дыру. А зря, рисунки отличные: с сине-красным жирафом и сине-красным слоном. Сам делал!

— Ты хоть понимаешь, что было бы, ударь ты чуть сильнее?

— Что?

— Улица тут была бы! Это же капитальная стена! Скажи спасибо, что половина интерната не сбежалась.

— Спасибо.

— А если кто-то узнает о твоем даре, что будет?

— И что в этом плохого? — шмыгнул я.

Сторож схватился за голову рукой и сел на кровать. Долгое время молчал, о чем-то напряженно думая, а когда поднял голову — посмотрел собранно и строго.

— Вот скажи мне, пистолет — это хорошо или плохо?

— Плохо? — неуверенно предположил я, растерявшись.

— А если он в руках у человека, который защищает себя и свою семью?

— Тогда хорошо, наверное.

— А если он перейдет в руки преступнику?

— Ну…

— Пистолет — не плохой и не хороший. Пистолет — просто пистолет до тех пор, пока он не попадет в руки хорошего или плохого человека. Твой дар — это такой же пистолет, он тоже не плохой и не хороший. Но многие плохие люди захотят получить его себе.

— Но он принадлежит мне! — искренне возмутился я.

— Нет, — хлопнул он рукой по постели, — у тебя нет покровителей, нет защитников! Если твой дар обнаружит директор, именно она будет решать, что с ним делать — продать, отдать или оставить себе.

— Да как вообще можно продать чужой дар!

— Вместе с человеком. Вот так, — выставил он протез вперед и приподнял штанину, показывая тусклый металл вместо ноги. — Я сам продал свой дар. Смотри на результат!

— Вы, сами? — не веря, повторил я вслед.

— Да. Продал на двадцать лет. Это называется «служба». Но это мой выбор, — отвел он взгляд. — А тебя, если обнаружат дар, продадут без твоего ведома. Если уже не продали.

— Но так же нельзя? Я — против!

— Тебя никто не спросит. Тебя заставят. Ты не владеешь даром в той мере, чтобы защитить им себя и свою свободу.

— Так научите!

— Не могу! — повысил он голос. — Что мне скажут твои родители, когда… — неожиданно замолчал он и продолжил совсем иначе: — Поэтому нам надо держать все в тайне.

— Мои… родители? — Что-то во мне щелкнуло, включив совсем другой звук. Холодный, лязгающий, чужой.

— Я хотел сказать — твои родители наверняка бы хотели…

— Николай…

Дядька как-то съежился, будто от удара, и совсем иначе посмотрел на меня. Раньше-то я видел всякие взгляды, от рассерженных до добродушных, но этот — он был с испугом. Справился с собой дядька быстро, вернув прежний усталый вид, но теперь старался смотреть мимо меня. Я хотел было извиниться, но сосед заговорил первым.

— Я не знаю, живы ли они, — пробормотал он. — Скорее всего, нет. Извини. Но есть шанс, что живы дедушки, бабушки, тети или дяди, это почти наверняка.

— И зачем я им нужен?

В интернате были те, у кого остались родственники, но они как-то не торопились забирать детей к себе.

— В таких семьях, как у тебя, родство очень сильно. Ты не представляешь насколько. Троюродный брат, двоюродный дядя, крестные твоих родителей — все они будут счастливы с тобой встретиться и забрать к себе.

— Так почему я все еще здесь? — тихо, уже своим голосом, проговорил я.