Напряжение

На краю сознания была версия, что облики Силы, свидетельствующие об истинности перстней, декоративны и не должны обладать волей и способностью действовать. Но куда сильнее звучало в сознании любопытство, требующее это проверить или опровергнуть. Потому что символ рода — это скучно и протокольно, а вот персонально этот крылатый дракончик принадлежал лично мне — и я чувствовал в нем нечто большее, чем просто иллюзию, которыми Федор порой пугал сестер (и они его), пока испуганные завывания Брунгильды не вызывали отца, дипломатично демонстрировавшего ремень.

Дракончик, казалось, с подозрением покосился на клубок из чужих молний. Затем словно заинтересованно принюхался и с урчанием, скрывшимся в треске крошечных разрядов, вцепился в чужую Силу, выдрав из нее изрядный шмат, повисший разрядами на его пасти, пока не был проглочен. А сам клубок на левой руке — изрядно скукожился и побледнел.

— Ты смотри, какой аппетит, — удовлетворенно произнес я, отмечая, с каким энтузиазмом тот поглощает угощение.

И — показалось ли? — но и растет при этом.

— Надо будет дать ему имя. — Констатировал я, удовлетворенно отряхивая левую ладонь от остатков чужой техники.

Дракончик недовольно покосился на пустую ладонь, а затем заметил китаянку, и словно в предвкушении замер, напружинившись для прыжка — кончики крыльев аж трепетали, рассыпаясь разрядами, от нетерпения.

Го Дейю пискнула и закрыла глаза.

— Все, хватит, — пресек я ужин и снял перстень.

Над рукой, разочарованно крутанувшись в воздухе напоследок, растаяло в вспышке прогоревших искр призванное существо.

— И стол попортил, — все же, не обошлось без накладок.

Вся столешница была в мелких пережжённых черточках.

Обернулся на комнату и слегка оторопел — занятия с крылатым созданием отвлекли непростительно много внимания. Иначе и не объяснить, как я мог проглядеть, что Федор зажмурил глаза, обнял себя руками за плечи и дрожит всем телом, а вокруг него вьется коричневая дымка защиты, обнимая не только его тело, но и охранника, что стоял подле него и равнодушно смотрел в мою сторону — без пренебрежения или осуждения, а просто отслеживая возможные действия.

Ника отложила нож на стол и спрятала руки за спиной, отступив назад к двери и глядя весьма настороженно.

— Федор, что-то не так? — Неловко уточнил я, убирая клятый перстень обратно.

Потому что сейчас уже понимал, что именно не так — равно как и то, что иную ипостась этого самого дракона брат наверняка мог видеть над своим городом. Разрушающую и беспощадную, сжигающую людей живьем и сокрушающую строения в грохоте и сиянии бесконечной грозы.

Я отдавал себе отчет, что семья знала мое происхождение — равно как и то, что оно было мне прощено, словно болезнь или врожденный недостаток. Но я обязан был думать перед тем, как что-то делать — и в этом была моя вина.

— Федор, это мой дракон. — Мягко и виновато произнес я тут же. — Он никогда тебя не обидит. Честное слово.

Справа дернуло ветром от резкого движения, рухнул опрокинутый табурет, и ощущение неприятностей стегнуло по нервам еще до того, как я поднял взгляд.

За чуть побледневшей Никой, крепко удерживаемой за плечо китаянкой, что уже успела скинуть лапки и подхватить в правую руку нож со стола, виделось полубезумное лицо Го Дейю с расширенными от адреналина и страха зрачками. Лезвие ножа лежало острием прямо на ложбинке над ключицей Ники, обратным хватом — чуть дернешься, и клинок погрузится в тело.

Глядя на меня, китаянка нервно произнесла что-то грозное и требовательное, ступив на шаг назад и потянув за собой девушку.

— Ника! — испуганно дернулся, вынырнув из собственных страхов, Федор.

Защита же заклубилась вокруг него еще плотнее.

Я поднял руку в успокаивающем жесте и ответил на его перепуганный взгляд спокойным, выражая и позой и отношением то, что беспокоиться совершенно незачем, а затем строго посмотрел на Нику.

— Ника, приготовь нам китаянку.

И растерянность в глазах девушки моментально сменилось сосредоточенностью.

По глазам резко ударила вспышка, а как та истаяла, оставив после себя болезненные разводы на сетчатке, Го Дейю уже висела над землей с заломленной назад рукой, перехваченная за шею Еремеевой, что-то вкрадчиво шептавшей ей на ухо. Нож валялся на полу, а перед девушками плыло цветастое полупрозрачное свечение, отражающее обеих, будто в зеркале. Только если зеркальная Еремеева оставалась прежней, то облик Го Дейю стремительно старел… Будто в один миг проходили годы и десятилетия — и кожа прекрасной девушки прямо на глазах бледнела, покрывалась морщинами и становилась болезненно прозрачным покровом, под которым просвечивали синие вены. И даже рост девушки — и тот становился меньше, пока в отражении не повисла древняя, немощная, никому не нужная седая старуха в костюме горничной, дрожащая от ужаса. Сама же китаянка в реальности оставалась по-прежнему молодой — но отражение словно парализовало ее разум.