Напряжение

И Аймара тоже не должна. Всего-то поднять руку. Крикнуть. Или сказать тихо, на английском — этот человек наверняка его знает. Произнести свое имя — и все ее беды, вполне возможно, кончатся вовсе. Ведь враги Максима — ее друзья. Задумчивость обернулась замедлением шага, и в спину вновь последовал сильный удар.

Вернее, не друзья. Но у нее нет и никогда не было друзей.

До двери машины оставалось всего несколько шагов. Еще немного, и будет поздно. Будет боль, страх и судьба, предназначенные не ей, а этой дурехе, что стоит и продолжает смотреть на нее широко распахнутыми глазами.

Даже не бежит, а значит ее совсем не придется ловить.

Просто показать рукой.

Это ведь так легко.

* * *

Среди хребтов Анд много воистину диких и пустынных мест, куда не ступала нога человека. Есть и с десяток иных — куда человека не пустят вовсе.

Но только одно, в сосредоточии Силы гор, будет закрыто даже не человеческой волей, а чем-то более древним, название которому мудрые Аймара не стали придумывать. Потому что осознание непонимания и непостижимости того, что следовало с ними все существование их рода, и было отражением истинного уважения. Хоть и в иные часы было откровенно страшно.

На дне глубокого каменного колодца, попасть в который можно разве что спрыгнув с высоты сотни метров, в самом его центре, ярко освещенном зенитным солнцем, сидел мужчина в украшениях и вышитой алым белой накидке. Он мог бы и стоять все это время на ногах, отдавая уважения Колодцу душ, но этому месту не нужны были почести. Оно существовало вместе с Аймара, было углублено и расширено силами Аймара, но никак не изменило своих свойств.

И как было сотни и тысячи лет назад с его предками, вокруг мужчины медленно кружились в воздухе крупные камни и каменные осколки, сброшенные ветром и дрожью земли на самое дно. Только в последние дни в них более не было спокойствия и умиротворения, привычного главе клана.

Ныне они сталкивались в воздухе между собой, выдавая тоскливый и протяжный скрип, будто жалуясь и скуля — словно верный слепой пес, который перестал ощущать запах хозяина в пустой квартире.

И звук этого стона болезненно отражался в сердце сидящего среди них человека, тоскующего по своей дочке столь же сильно. Перед его закрытыми глазами стоял светлый образ вечно непоседливой девчонки, слишком быстро выросшей и возомнившей себя достаточно самостоятельной, чтобы жить, где и сколько пожелает. Она была достаточно сильна, чтобы постоять за себя, и ей благоволили Духи Неба, что рождались на дне этого колодца, так что отец не видел причин ей отказывать. Когда-то он и сам желал посмотреть мир и искал ответы вне гор. Только все Аймара возвращались. Вернется и она. Обязательно вернется — сжались его ладони в кулаки.

Неожиданно камни замерли, а потом и вовсе рухнули на землю, поднимая столп мелкой пыли.

А Аймара Катари, что сидел среди них, раскрыл глаза.

— Нашлась. — выдохнул он.

Но в тоне его не было радости и облегчения. Только гнев, ожесточение и жажда видеть города в огне.

Глава 24

У небольшой записной книжки с кожаной обложкой было свое место на большом столе — возле самого края слева, рядом с серым кнопочным телефоном. Совсем редко эту книжку брали в руки, ориентируясь больше по памяти с номерами телефонов и датами различных событий. Даже пыль образовалась.

Я взял книжку в руки и протер обложку. Повертел, взвешивая, да так и вернул на место, не открыв.

Желтоватый свет ламп над головой освещал просторный рабочий кабинет — вернее, его заготовку, представленную некогда дизайнером и воплощенную строителями в жизнь. Два застекленных шкафа слева, в которых не было ни одного листка бумаги. Массивный стол, отделяющий начальника от просителя тяжелой и длинной столешницей, украшенный пеналом с писчими принадлежностями и ноутбуком, ныне закрытым и выключенным. Белого цвета покраска на стенах и немаркий темный паркет на полу. Моего тут было, наверное, только та самая записная книжка, да лично принесенные из других кабинетов и расставленные перед столом четверо кресел. Дизайнер отчего-то посчитал, что перед этим столом полагается только стоять.

За панорамными окнами был уже вечер — по-осеннему пасмурный и не дающий света. Воскресенье, почти восемнадцать — как показывали стрелки ежесекундно отщелкивающих на стене часов. Раздражающий звук в пустом кабинете, который мне никогда не нравился. Примиряло с ним то, что сюда можно было не приходить, работая где-то еще. А еще всю обстановку можно было потом снести, стирая и эту часть воспоминаний о событиях, которые тяжело будет назвать светлыми.