Напоминание

И вот в самое неподходящее время, когда идет война, когда, кажется, и места для такого быть не может, врывается в память это физическое чувство и стонет, и подвывает, и пытается заглушить высокие чувства души.

Минуты обнаженной, острой тоски…

Как ни странно, Варвара Васильевна не стыдится, не ужасается такому воскрешению. Она удивлена и, скорее, рада. Потому что уже считала себя ветхой, старой, полуживой. А оказывается, она еще живая и вся прожитая жизнь в ней уцелела. Но это чувство уже с иным знаком, уже не всерьез и ненадолго. У нее давно есть такое близкое, гордое счастье… его ничем не перешибить.

На террасу вносят помидоры — полторы корзинки — и выкладывают на стол, как дар небесный.

— Не меньше двенадцати килограммов! — говорит Левушка, безошибочно, как все блокадники, определяя вес любой еды.

— Делите, Нина. Нет, никаких пополам. Вас четверо, нас двое.

— Но, Алексей Платонович, — возражает Агнесса Львовна. — у вас дочь, у нее семья.

— У моей дочери прекрасный сад. Она могла бы догадаться поделиться с нами, но не догадывается, бедняжка.

— Ну, не совсем так. Помнишь, Аня как-то принесла…

— Простите, профессор!

У нижней ступеньки на террасу — мужчина в белом халате. Алексей Платонович спускается к нему, и они отходят в сторону.

— Ох, знаю я это «простите», — говорит Варвара Васильевна — и как в воду глядит.

Алексей Платонович обратно не поднимается, он быстро говорит:

— Я должен покинуть вас, к сожалению. Не взыщите, приходите к нам.

— Ты надолго?

— Не знаю. Там, кажется, натворили дел. Не жди меня, ложись. Левушка, вы приходите непременно…

дней через пять. До свидания, общий поклон! — Движение руки, как у испанского гранда, и — след простыл.

— Такое часто бывает?

— Такое — очень редко, Агнесса Львовна. Сегодня ему все-таки дали посидеть с нами. За ним приходят и вечером, и ночью. Часто из госпиталей приезжают. Хотя он должен только консультировать там в определенные дни.

— Так нельзя, — говорит Константин Семенович. — Это уже чересчур.

— Но что делать? Когда я сказала, что так нельзя, он ответил: «Нет, иначе нельзя». Недавно для него достали гюрзу, нужную ему для опытов. Он столько лет о ней мечтал — и, представьте, отказался. До такой степени он перегружен. Вы посмотрели бы, какое страдальческое у него было лицо. Как нежно он гладил эту ядовитую змею и утешал ее: «Ничего, голубушка, если будем живы, мы после войны непременно встретимся!»

Мало было у Алексея Платоновича дел — так нет, Нина еще добавила.

Он не раз с огорчением говорил о неправильном наложении гипсовых повязок при огнестрельных переломах, о множестве калек, которые могли калеками не быть. О множестве окаменело-неподвижных суставов, которые могли быть нормально подвижными.

Разве можно пропустить это мимо ушей? Ведь каждый день на фронтах раненые, каждый день там, в госпиталях, накладываются тысячи повязок — и сотни не так, как надо! Какое же право имеет человек не попробовать это изменить, если у него есть хоть малейшая возможность?

Нина написала заявку на фильм о необходимости правильного лечения огнестрельных переломов, кратко изложила содержание будущего сценария и отнесла свою заявку на студию научных фильмов.

За эту тему, что называется, ухватились. Буквально тут же, как в сказке, заключили с Ниной договор. Сказали, что в ближайшие дни выяснят лучшую кандидатуру научного консультанта сценария и фильма, который надо снять как можно скорей.

Автору будущего сценария было известно, что обычно консультантом приглашают видного специалиста в данной области.

И она, как подарку судьбы, обрадовалась сообщению, что рекомендован в консультанты не специалист-ортопед, а занимающийся общей разносторонней хирургией профессор Коржин.

К этому сообщению начальник сценарного отдела добавил:

— Но меня предупредили, что он очень занят и может не согласиться. Нина Константиновна, вы носите ту же фамилию, — быть может, вы родственница и вам удастся уговорить?

Ей не пришлось уговаривать. Он консультировал с горячим желанием. На все понадобилось три встречи. Но каждая отбирала у него часа полтора, а то и два. Зато как все было ясно и видно! Он вытягивал свою руку или просил Нину вытянуть свою.

— Если с переломом локтевого сустава ее так загипсовать на месяц, после снятия гипса рука останется неподвижной палкой. Если остро согнуть локоть и загипсовать, как часто это делают, — он не разогнется, пальцы омертвеют, ибо зажаты были сосуды и нарушено кровообращение. Но если не вытянуть палкой и не слишком согнуть локоть, а вот так, наиболее удобно, ненапряженно, — вы ощущаете разницу?

— Еще бы!

— Это правильная иммобилизация.

Уже было понятно: именно в таком положении надо накладывать гипсовую повязку. Но Алексей Платонович еще рисовал своим двухцветным красным и синим карандашом правильное положение каждого сустава, который в фильме будет показан, и неправильное положение рисовал.

У Нины долго хранились листочки с ясными рисунками Коржина. Но потом их украл какой-то ее родственник, молодой ортопед. Признался, что украл, а вернуть так и не вернул.