Напоминание

— Высокоуважаемая, — подчеркнуто любезно, не дай бог как любезно, сказал Алексей Платонович, — вы превосходно изложили историю вашего заболевания, весьма серьезного. Вас ждет полное перерождение сердца, мучительная одышка, постоянная усталость от зарастания органов жиром, лишающим их возможности выполнять свою работу, ибо все, что не работает, мертвеет.

— О-ой, — ужаснулась больная и села. — Скорей начинайте лечить. Я здесь уже четыре дня, а меня никто не лечит, только ходят, осматривают и делают анализы.

— Это было необходимо и привело к выводу, что мы ничем не можем вам помочь.

— Не можете? — удивилась она. И добавила не без ноток угрозы: — Вы отказываетесь меня лечить, профессор?!

(Здесь надо ответить на возникший, вероятно, у читателя вопрос: почему ранее нигде не упомянуто, что Алексей Платонович уже стал профессором и когда именно он им стал? Об этом не упомянуто потому, что в его жизни и судьбе менее всего важно и интересно, когда именно он стал доктором медицинских наук, заслуженным деятелем науки и профессором, так как никогда специально не трудился для получения этих высоких званий. Они являлись оценкой его повседневных дел, его статей и книг.)

Зарастающей жиром, воистину несчастной женщине он ответил:

— В клинике вам помочь невозможно.

— Ах вот что! — поняла она по-своему. — Вы хотите вылечить меня дома?

— Вылечить вас может только один в мире человек — вы. Для этого прежде всего надо встать с постели. Лежать — только ночью. Сегодня же, — он кивнул в сторону яств, прекратить это гибельное роскошество. Вместо сливок и сметаны есть простоквашу. Вместо шоколада — хлебный сухарик. Вместо пирожных и пирожков — сколько угодно овощей и не более раза в день кусочек отварного мяса или рыбы. Пока жировые накопления будут мешать вам наклоняться — ежедневно натирать пол ножной полотерной щеткой, как следует натирать, не боясь пота. Не менее трех часов в день ходить. А чтобы не было скучно — заходить в самые дальние магазины и что-нибудь покупать, что-нибудь нести, например буханку хлеба…

— Но, профессор, говорят, в магазинах очереди.

— В хлебных небольшие, — утешил Алексей Платонович. — Я каждый день покупаю хлеб и трачу на это не более десяти минут.

— Это вы для мышц? — поинтересовалась больная.

Сопровождающие Алексея Платоновича врачи расхохотались. А он без улыбки сказал:

— Завтра вас выпишут. Займетесь делом — будете здоровы.

И вышел из палаты. Он потратил на эту больную слишком много времени. Не успел из-за нее выпить свою привычную чашку чая с бутербродом. Он спешил в Мединститут на последнюю перед каникулами лекцию, не прочитанную своевременно. Спешил и по дороге думал о причинах человеческого ожирения и необъятных размерах, какого оно достигает.

4

В институте его бурно встретили студенты, соскучившиеся по его лекциям, изголодавшиеся по насущному хлебу веселья. Им не хватало собственного смеха, неизменного на его лекциях. Смех помогал все впитывать и запоминать куда лучше, как они уверяли, чем при сплошном серьезе.

Аудитория была полна. Среди его учеников сидело изрядное количество сбежавших сюда с других лекций.

Сегодня лекция была посвящена так называемому «острому животу». Иначе говоря, полости живота во время острых воспалительных процессов.

Изложив причины и начальные симптомы группы таких болезней, Коржин перешел к диагностике умной, то есть верной, и глупой, то есть неверной. Его память хранила комично-печальные случаи нераспознавания врачами явных и характерных признаков, и он приводил примеры того, что с чем путает незнание. Эти примеры вызывали взрывы хохота, хотя русские наименования, так сказать, более выразительные, грациозно заменялись латинскими.

Но вот речь пошла о быстром развитии и разгаре болезни. В аудитории тишина. Коржин повернул к студентам картон с красочным изображением этой стадии и спросил: сочли бы они возможным спасти человека вот в таком разгаре бедствия? Если да, то каким способом?

Заработали молодые умы — способные и туповатые, всерьез озабоченные смертельной угрозой и честолюбиво лезущие из кожи, чтобы блеснуть, когда блеснуть-то нечем, казнимые за такие потуги беспощадной критикой своих товарищей.

Он вглядывался в лица будущих хирургов, в их руки, показывающие, помогающие объяснить способ спасения.

Он смотрел терпеливо-оберегающим взглядом на того, кто пусть коряво, но предлагал что-то осмысленное.

Пусть наивно, но с искоркой понимания сложной взаимосвязи в человеке всего со всем. Он переводил взгляд, смотрел как-то косо, поверх очков и разбивал, как говорили студенты, «в пух и прах, с ухмылкой на твары» — то есть, в переводе с белорусского, с ухмылкой на лице, — того, кто бойко выступал, услышав звон, но откуда он, не дал себе труда понять.

После недолгой, компактно проведенной дискуссии Коржин обрисовал способ хирургического вмешательства. Он упомянул о том, как затрудняет работу в воспаленной полости излишество жира и что ожидало бы хирурга, если бы пришлось ему оперировать по данному поводу такую, например, больную, как он только что осматривал.

Ему был задан вопрос: