Двадцать четвертого декабря 1800 года (3 нивоза) на улице Сен-Никез произошел взрыв адской машины под каретой Первого консула. Стекла были разбиты вдребезги не только в карете Бонапарта, но и в следующей, в которой ехала Жозефина, так что сидевшую рядом с ней дочь ее Гортензию слегка ранило осколком стекла в руку. Повреждены были пятнадцать соседних домов, трое прохожих убито и множество ранено. Только чудом спасся Бонапарт: кучер его, слегка подвыпивший, гнал лошадей во весь опор и проскакал счастливо.
Первый консул ехал в Оперу, где в тот вечер давалась оратория Гайдна «Творение мира». Он вошел в ложу и на приветственные клики и рукоплескания двухтысячной, еще не знавшей о покушении толпы раскланялся так спокойно, что никто ни о чем не догадался. «Негодяи хотели меня взорвать», – сказал находившимся в ложе и, обернувшись к адъютанту, прибавил: «Принесите афишу».
Думал, что «негодяи» – якобинцы, но ошибался: это были «шуаны», как тогда называли бретонских роялистов-заговорщиков. Якобинцы, впрочем, готовы были соединиться с роялистами, чтобы убить Первого консула.
«Воздух полон кинжалами», – доносил ему министр полиции Фуше. Бонапарт знал, что Фуше готов прибавить к этим кинжалам и свой.
В 1800 году основано было «Общество тираноубийц», из которого впоследствии, уже во времена Империи вышел «Союз филадельфов». «Наполеон, – говорили они, – омрачил славу Бонапарта… Спас сначала нашу свободу, а затем погубил».
В годы Консульства, 1800–1804, воздух в самом деле «полон кинжалами». Но убийцы Бонапарта помогают Наполеону: ломают узкую маску Первого консула на челе Императора; разбивают серую куколку на золотой бабочке.
Чем больше ненавидят его десятки людей, тем больше любят миллионы. «Если он погибнет, что с нами будет? Кто защитит нас от красной бездны?» – говорят все; все убеждены, что «красная бездна» террора все еще готова поглотить Францию.
В октябре 1800 года Фуше представил Первому консулу брошюру брата его, Жозефа: «Параллель между Цезарем, Кромвелем и Бонапартом». Жозеф хотел, конечно, услужить Наполеону; но говорить о таких «параллелях» – все равно что о веревке в доме повешенного. Жозеф за это отправился в почетную ссылку, послом в Испанию. Куколка чуть держится на бабочке, но все еще держится.
Всем, впрочем, ясно, куда идет дело, когда 16 термидора, 4 августа 1802 года, решением Сената по плебисциту больше чем тремя миллионами голосов объявлено пожизненное консульство. Президент Сената сообщает это решение Первому консулу торжественно в Тюильри.
«Сенаторы, – ответил Бонапарт, – жизнь гражданина принадлежит отечеству. Французский народ желает, чтобы я посвятил ему всю мою жизнь… Я повинуюсь… Моими усилиями и с вашею помощью, по доверию и по воле этой великой страны, свобода, равенство, благоденствие французов будут обеспечены от прихотей судьбы и неизвестностей будущего…
Лучший из народов будет счастливейшим, как он того достоин, дабы счастьем своим содействовать счастью всей Европы. Тогда, утешенный сознанием, что я был призван волею Того, от Кого все исходит, восстановить на земле справедливость, порядок и равенство, я услышу, без сожаления и без тревоги, о суде потомства, как пробьет мой смертный час».
«Я призван волею Того, от Кого все исходит» значит: «Я призван Богом, я Божий избранник, помазанник».
«Так вот исход этой Революции, начатой с таким почти всеобщим порывом любви к свободе и к отечеству! – возмущаются уже не крайние якобинцы, а умеренные республиканцы. – Столько крови, пролитой на полях сражений, столько разрушенного благосостояния, столько драгоценных жертв привели нас к замене одного короля другим и королевской семьи, царствовавшей над Францией в течение веков, семейством, никому не известным десять лет тому назад и едва французским при начале Революции. Неужели мы так низко пали, чтобы искать спасения в деспотизме и предаваться Бонапартам, без всяких условий?»
А в это время Бонапарты уже спорят о будущем престолонаследии. Когда Людовик от него отказывается за своего малолетнего сына, вернувшийся из ссылки Жозеф, негодуя, что его хотят обойти, произносит непристойнейшую речь в Сенате: «проклинает честолюбие Первого консула и желает ему смерти, как счастья для семьи Бонапартов и Франции».
Братья только мешают, зато враги опять помогают: убийцы Бонапарта углаживают путь Наполеону.
В начале 1804-го арестованы в Париже сорок заговорщиков, имевших намерение покуситься на жизнь Первого консула, большею частью наемников английского правительства; в том числе Жорж Кадудаль, бретонский «шуан», и два генерала, Пишегрю и Моро. Предполагали – ошибочно, как потом доказано было с несомненностью, – что в заговоре участвовал и даже одно время находился в Париже герцог Энгиенский, Людовик Бурбон Конде, один из последних отпрысков старого королевского дома Франции, живший тогда в городке Эттенгейме маркграфства Баденского, неподалеку от Рейна и французской границы.