Бог Дионис тоже «оборотень». В Еврипидовых «Вакханках» он «женоподобен»,
Наполеон ближе, чем думает сам, к своему прообразу, Александру Великому. Тот хотел быть вторым Дионисом. «Дионис» значит «Сын Божий»:
Вся она движется с такой быстротой, в таком чудном порядке, когда в 1805 году император перекидывает ее одним мановением руки из Булонского лагеря, от берегов Ла-Манша к берегам Рейна, что если бы кто-нибудь мог обозреть ее с высоты, то подумал бы, что это стройно пляшущий хор Диониса, где хоровожатый – сам бог.
Эти очи с «невыносимым блеском как бы расплавленного металла» – очи самого Диониса.
«Я хочу, чтобы мои знамена возбуждали чувство религиозное». Какая же это религия?
Чей это голос? Кто зовет нас? Эвий! – узнают вакханки Еврипида голос своего невидимого бога. Тот же голос и в этих словах Наполеона: «Когда в огне сражения, проезжая перед строем, я кричал: „Солдаты! Развертывайте ваши знамена, час пришел!“ – надо было видеть наших французов: люди плясали от радости, сотни человек тогда стоил один, и с такими людьми, казалось, все возможно».
Люди плясали, как исступленные, одержимые богом, вакханты. «Солдаты Наполеона – одержимые», – говорит очевидец накануне Ватерлоо. Эта «одержимость»,
«Тот, кого Наполеон хочет увлечь, как бы выходит из себя». Это «выхождение из себя» – экстаз,
Дионис – учитель экстаза; и Наполеон тоже. Дионис, сын Семелы, смертной женщины, – человек, становящийся богом; и Наполеон тоже. Дионис – завоеватель-миротворец; и Наполеон хочет соединить Запад с Востоком, чтобы основать мировое владычество – царство вечного мира.
Дионис – страдающий бог-человек; и Наполеон на Святой Елене – прикованный к скале Прометей – тот же Дионис.
«Мир смотрит на нас. Мы остаемся и здесь мучениками великого дела… Мы боремся с насильем богов, и народы благословляют нас», – говорит он, как мог бы говорить Прометей.
Может быть, именно здесь, на Святой Елене, у него наибольшее мужество – уже не внезапное, а непрерывное «мужество двух часов пополуночи».
«В жизни моей, конечно, найдутся ошибки, но Арколе, Риволи, Пирамиды, Маренго, Аустерлиц, Йена, Фридланд – это гранит: зуб зависти с этим ничего не поделает». Нет, и это не гранит, а туман, призрак, но за этим вечный гранит – Святая Елена, Святая Скала,
«Что это говорят, будто бы он постарел? Да у него, черт побери, еще шестьдесят кампаний в брюхе!» – воскликнул старый английский солдат, увидев императора на Святой Елене. «Мне еще нет пятидесяти, – говорит он сам в 1817 году, – здоровье мое сносно: мне остается еще по крайней мере тридцать лет жизни». – «Говорили, будто я поседел после Москвы и Лейпцига, но, как видите, у меня и сейчас нет седых волос, и я надеюсь, что вынесу еще не такие несчастья». – «Вы, может быть, не поверите, но я не жалею о моем величии; я мало чувствителен к тому, что потерял». – «Кажется, сама природа создала меня для великих несчастий; душа моя была под ними как мрамор: молния не разбила ее, а только скользнула по ней». – «Моей судьбе недоставало несчастья. Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы загадкой для многих, а теперь, благодаря несчастью, меня могут судить в моей наготе».
Нагота его – Святая Елена. Святая Скала – непоколебимое мужество. «Я основан на скале», – говорит он на высоте величии и мог бы сказать в глубине падения. Кто из людей возвысился и падал, как он? Но чем ниже падение, тем выше мужество. Все его славы могут померкнуть, только не эта: учитель мужества.