Наполеон

Надеется, что Святая Елена будет тем же, что Эльба; английская партия «бунтовщиков», желая иметь его своим вождем для защиты народных прав, овладеет несколькими портами Англии, вышлет за ним корабли и отвезет его во Францию, чтобы свергнуть Бурбонов.

В Рио-де-Жанейро арестован французский полковник, желавший пробраться на Святую Елену на паровой шлюпке, чтобы освободить императора. Если одному не удалось, может, удастся другому.

Мальчик-гардемарин с английского фрегата «Конквирор», в Джеймстаунской гавани, что-то кому-то шепнул, и в Лонгвуде праздник: «Сами-де англичане думают, что император скоро вернется на трон!»

– Предложи мне Франция сейчас корону, я отказался бы, – говорит он, но тут же прибавляет: – если бы не был уверен, что это единодушное желание нации!

А за недостатком Франции есть Америка:

– Как знать, не сможет ли еще ваше величество основать обширную империю в Америке?

– Нет, я слишком стар.

В старость свою, однако, не верит.

– Мне еще пятнадцать лет жизни! – говорит в марте 1817 года, а в октябре, перед самым началом смертельной болезни: – Мне еще нет пятидесяти, здоровье мое сносно. Мне остается по крайней мере тридцать лет жизни.

Это в хорошие минуты, но есть и другие:

– Думаете ли вы, что, когда я просыпаюсь ночью и вспоминаю, чем был и чем стал, не бывает и у меня скверных минут?

Что же значит эта бесконечная надежда? Значит – бесконечное мужество.

– Как вы изменились! – говорит впавшему в уныние и замышляющему измену генералу Гурго. – Хотите, я вам скажу почему? У вас нет мужества. Мы здесь на поле сражения, а кто уходит из сражения, потому что ему не везет, – трус!

Составляет план бегства по карте острова.

– Днем, через город, лучше бы всего. А если с берега, то с нашими охотничьими ружьями мы часовых десять уложим.

– Все двенадцать, ваше величество.

Планы предлагаются нелепые: нарядиться лакеем или спрятаться в корзине с грязным бельем. Но человека совершенно бесстрашного, твердо решившегося бежать и не сидящего под замком, а движущегося в двенадцатимильной окружности никакие часовые в мире не устерегли бы. Мог бы бежать, но вот не бежит; что-то не пускает его. Что же именно?

– Надо быть покорным судьбе; все там на небесах написано! – говорит, глядя на небо. – Надо слушаться своей звезды. – «Я полагаю, что звезде моей обязан тем, что попал сюда».

Вот кто держит его, сторожит – его же собственная, от него отделившаяся и на него восставшая Душа-Звезда. Вот какой невидимой цепью прикован к Святой Елене, как Прометей к скале.

Коршун, терзающий печень титана, – сэр Хадсон Лоу, губернатор острова.

«Богу войны, богу победы» надо воевать, побеждать до конца. Но кого? Лонгвудских крыс, блох, клопов, комаров, москитов? Да, их, а также врага исконного – Англию: Англия – Лоу. Льву в клетке надо грызть решетку; решетка – Лоу. Погребенному заживо надо стучаться в крышку гроба; крышка – Лоу.

Может быть, он вовсе не такой «злодей», как это кажется узнику. Длинный, худой, сухой, жилистый, веснушчатый, огненно-рыжий, из мелких военных полуагентов-полушпионов на Корсике, пробившийся горбом к генеральским чинам, он только слепое орудие английских министров.

«Скажите генералу Бонапарту: счастье его, что к нему назначили такого доброго человека, как я; другой посадил бы его на цепь за его проделки», – говорит Лоу. «Добрый человек» – слишком сильно сказано; но мог быть и хуже.

«Мои инструкции таковы, что их даже сказать нельзя», – признается он однажды и пишет английским министрам, ходатайствуя за императора.

«Генерал Бонапарт плохо принялся за дело: ему бы следовало сидеть смирно в течение нескольких лет, и в конце концов судьбой его заинтересовались бы». Может быть, так оно и есть, и, кажется, самому Лоу искренно хочется, чтобы так было.

Он не лишен остроумия.

– Я не знал, что генералу Бонапарту нужно себя кипятить в горячей воде столько часов и так часто повторять эту церемонию! – смеется почти добродушно по поводу горячих ванн императора, для которых в Лонгвуде не хватает воды. Крайние злодеи неостроумны.

– Он был величайшим врагом Англии, а также моим, но я ему все прощаю, – скажет над гробом Наполеона. Что это, гнусное лицемерие «палача»? Как знать… Во всяком случае, палачу простить жертву не так-то легко.

Впрочем, каждый из них – палач и жертва вместе. Мучают друг друга, истязают, убивают; сводят друг друга с ума; кто кого больше, трудно сказать.

Лоу в самом деле душевно заболевает от вечного страха, что Наполеон убежит; знает, что может убежать, а отчего не бежит, не знает.

Узник требует от тюремщика невозможного – свободных прогулок и сношений с жителями острова – это значило бы открыть клетку орла. Требует, чтобы тюремщик не показывался ему на глаза – это значило бы перестать стеречь.

«Император говорит, что скорее умрет, чем пустит к себе Лоу» (Лас-Каз). Когда же тот хочет войти к нему насильно, кричит:

– Он переступит только через мой труп! Дайте мне мои пистолеты!

В спальне его всегда лежат наготове заряженные пистолеты и несколько шпаг.