Наполеон

Наполеон знал, что ему стоит сказать слово дежурному адъютанту, чтобы арестовать всех маршалов. Но сделать это перед лицом врага не так-то легко; и будут ли другие лучше этих? Он отпускает их все так же спокойно и, оставшись наедине с Коленкуром, пишет условное отречение, сохраняя права на престол за сыном и регентство за императрицей. Коленкур, Макдональд и Ней отвозят отречение в Париж.

В это самое время старый, верный и доблестный маршал Мармон, сподвижник императора с Египетской кампании, изменяет ему, пишет Шварценбергу: «Желая содействовать сближению армии с народом, дабы предупредить всякую возможность гражданской войны и пролитие французской крови, я готов покинуть с моими войсками армию Наполеона на следующих условиях. Первое: войска отступят свободно в Нормандию, с оружием, обозом и амуницией; второе: если, из-за этого движения, Наполеон попадает в плен союзников, жизнь и свобода ему будут обеспечены на территории и в стране по выбору союзных держав». Это значит: «Делайте с ним, что хотите; сажайте в яму, хороните заживо, только не убивайте». «Вот истинно французское великодушие!» – ответил Шварценберг, должно быть, не без усмешки и, конечно, на все согласился.

Шестой корпус Мармона стоял в Эссоне, между Фонтенбло и Парижем, прикрывая Наполеона от союзников. Уводя его, Мармон выдавал им императора, безоружного.

Александр, увидев в этом предательстве действие «Божьего Промысла» в пользу Бурбонов, объявил, что не может принять условного отречения Наполеона в пользу сына и потребовал отреченья полного.

Наполеон, узнав об измене Мармона, долго не хотел ей верить; но наконец поверив, сказал: «Он будет несчастнее меня!»

«Я их прощаю; да простит их Франция», – скажет он в завещании, упоминая Мармона среди других своих изменников, в том числе и Талейрана. Надо надеяться, что в день судный Талейран-дьявол прожжет поцелуем уста Иуде-Мармону.

После ухода Эссонского корпуса бой под Парижем сделался невозможным, Наполеон решил отступить за Луару. О, если бы раньше! Все равно погибать – так не лучше ли было погибнуть вольно – вольно взойти на костер, вместе со святою Францией, Жанной д'Арк. А теперь невольная жертва – казнь: сам не пошел – поведут; сам не решил – решит Рок.

Вечером 5-го Коленкур, Макдональд и Ней вернулись из Парижа в Фонтенбло и сообщили императору, что Сенат провозгласил графа Прованского королем Людовиком XVIII; Александр не принял условного отречения и требует полного.

– Значит, война, – проговорил император спокойно. – Ну что же, война сейчас не хуже мира!

Раньше еще, предвидя ответ Александра, он отдал приказ об отступлении за Луару: завтра, чуть свет, Гвардия двинется, головною колонною, в Мальзерб, и остальные войска последуют за нею в то же утро.

Пятого вечером генералы на тайном собрании постановили не исполнять никаких приказов императора о движении войск, и в два часа ночи генерал Фриан, командир 1-й дивизии Старой Гвардии, передал это постановление всем корпусным командирам, а утром Коленкур, Макдональд и Ней сообщили о нем же начальнику Главного штаба.

Шестого Наполеон в последний раз собирает маршалов. Очень спокойно и подробно, с математической точностью, указывая на военные карты и исчисляя остающиеся боевые силы, он излагает свой план отступления. «Может быть, еще можно все спасти!»

Маршалы молчат, а когда Наполеон требует ответа, отвечают, что у него остались лишь обломки армии, и, если бы даже удалось ему уйти за Луару, эти последние усилия кончатся только гражданской войной. И глиняные лица говорят без слов: «Отрекись!»

– Вы хотите покоя – имейте покой! – говорит император, садится к столу и пишет:

«Так как союзные державы объявили Наполеона единственным препятствием для восстановления мира в Европе, то, верный присяге, он объявляет, что отрекается за себя и своих наследников от тронов Франции и Италии, ибо всякую личную жертву и самую жизнь он готов принести для блага Франции».

«Жертва» – слово это сказано и записано на вечных скрижалях Судьбы. Лицо жертвы – вот новое отныне лицо Наполеона-Человека.

Тотчас же замок пустеет, – все разбегаются. «Можно было подумать, что императора уже похоронили» (Анри Уссе).

В замке тихо, а в казармах шум. Там не хотят отречения и возмущаются изменой маршалов. Ночью Старая Гвардия в боевом порядке, с развернутыми знаменами, при свете факелов и под звуки «Марсельезы» и Наполеонова гимна, проходит по улицам города. Чудны и страшны лица солдат: видно по ним, что, если бы только император захотел, он все еще мог бы с такими людьми пройти и победить весь мир.