Наполеон

«Молодая Гвардия тает как снег на солнце», – говорит император. «Иродово избиение младенцев!» – ворчит старый суровый генерал Дуо, глядя, как валятся они рядами под прусскими ядрами.

Но только научатся держать ружье, будут драться не хуже старых усачей-гренадеров, уцелевших от Березины и Лейпцига.

Вот эти-то святые дети Франции – ее святая душа – с императором. «Я уже становлюсь жертвою», – могла бы сказать вся она, всходя, как Жанна д'Арк, на костер.

Люди поносят его, называют «Антихристом», а дети поют ему осанну: «Из уст младенцев устроил хвалу». И по тому, как верят в него, любят его, видно, что есть и в нем детское, доброе, а может быть, и святое. Жертвою будет и он. Хочет ли этого? Понял ли, вспомнил ли, чего хотел, о чем томился всю жизнь? Нет, не понял, а, может быть, никогда не поймет.

Но вдруг захотел победы; потому что если есть святая война, то только эта – защита родины; помолодел с молодою армией. «Пусть враги мои знают, что я все тот же, как под Ваграмом и Аустерлицем!» И под Маренго, Арколе, Фаворитой. «Я снова надел ботфорты Итальянской кампании!»

Первые марши союзников по беззащитной Франции – почти триумфальное шествие. Легкий триумф: триста тысяч человек на тридцать тысяч – десять на одного.

Первый бой – Ла-Ротьер – победа врага. Наполеон, не успев сосредоточить войск, отступил перед множеством.

«С этого дня он нам не страшен, и ваше величество может сказать: „Я дарю мир всему миру!“» – поздравляет Александра русский генерал Сакен.

Наполеон побежден во Франции – лев затравлен в логове. «Кампания кончена», – говорят союзники; «Еще не началась», – говорит Наполеон.

Десятого февраля – Шампобер, 11-го – Монмираль, 12-го – Шато-Тьерри, 13-го – Вошан, 18-го – Монтере: победа за победой, молния за молнией, как в Итальянской кампании. Неприятель в беспорядке отступает за Вогезы. «Союзники не знают, что я ближе сейчас к Мюнхену и Вене, чем они к Парижу». Нет, знают. Предлагают на Шатильонском конгрессе мир; та же пустая комедия, как в Праге и Франкфурте, чтобы доказать, что с Наполеоном мир невозможен: заговаривают зубы льву, чтобы выиграть время и подтянуть резервы; та же смирительная рубашка, только Шатильонская еще ýже Франкфуртской: вместо «естественных границ» – дореволюционные. «Как? После таких усилий, такой крови и таких побед оставить Францию меньше, чем я ее принял? Никогда! Могу ли я это сделать без измены и подлости?» – отвечает Наполеон и продолжает гнаться за Блюхером; вот-вот настигнет, разгромит и кончит войну одним ударом.

Блюхер бежит, но не назад, а вперед; с отчаянной дерзостью переходит через Марну, взрывает за собой мост, идет прямо на беззащитный Париж. И французские маршалы помогают ему. Стоит Наполеону отвернуться, они терпят поражения. Двадцать седьмого февраля на Бар-сюр-Об отступает маршал Удино. «Измена!» – кричат солдаты, видя, что в бой их ведут без артиллерии.

Наполеон, чтобы раздавить Блюхера, теснит его к Суассону, важнейшему стратегическому пункту на большой дороге Моне – Париж. И раздавил бы, если бы Суассон продержался не больше полутора суток. Но комендант крепости, бригадный генерал Моро, «почетно» капитулирует. «Расстрелять в двадцать четыре часа!» – кричит император и чуть не плачет от бешенства. Но, если бы и расстреляли, что пользы? Блюхер спасен: входит в крепость и запирается.

Седьмое марта – Краон, 11-го – Лаон, 21-го – Арси-сюр-Об: тщетные победы-поражения, громовые удары в пустоту. Пяди не уступают французы, но их все меньше: косит смерть кровавую жатву детей; Молодая Гвардия тает как снег на солнце, а врагов все больше: идут да идут несметные полчища; миллионная лавина рушится.

«Воронье заклевало орла» (Бенжамен Констан): в этих трех словах – вся кампания. Раненный насмерть, он отбивается так, что от каждого удара когтей только вороньи перья летят; но он один, а воронья туча: одолеет, заклюет.

Двадцать пятого марта, под Фер-Шампенуазом, маршалы Мортье и Мармон разбиты наголову. Пала последняя преграда на пути союзников, и Блюхер, Александр, Шварценберг, соединившись, идут на Париж.

Наполеон узнает об этом 27-го, в Сен-Дизье. Здесь начал кампанию, здесь и кончает: роковой круг замкнут. Ночь император проводит один над военными картами, запершись, в глубоком раздумье. «Что делать – обороняться или сдать Париж?» Эти две мысли боролись в нем уже с самого начала кампании. «Если неприятель подойдет к Парижу, империя кончена». – «Пока я жив, Париж не будет сдан». – «Надо похоронить себя под развалинами Парижа». Почему же сделал распоряжение о выезде императрицы-регентши с наследником? Почему отозвал прикрывавшие Париж корпуса Мортье и Мармона? «Он всегда предвидел возможность сдачи Парижа и постепенно освоился с этой мыслью», – вспоминает близкий свидетель, секретарь императора Фен.