Напишите про меня книгу

Михаил Сергеевич говорил еще минут двадцать. Подробно рассказал о том, как он прожил эти три дня, как поддерживала его Раиса Максимовна, другие члены семьи. Поведал, как сильно он разочаровался в Лукьянове и как важна для него поддержка Ельцина, народных депутатов РСФСР, членов российского правительства. Успел вкратце охарактеризовать внешнеполитическую ситуацию в связи с путчем, дать небольшую справку о погоде в Крыму в конце августа, признался, как боялся есть, потому что «от этих людей можно ожидать чего угодно», а потом пригласил всех поужинать вместе с ним.

В каминном зале обстановка была уже менее «протокольной». Горбачев даже пытался шутить, но делегация российского Президента вела себя с подчеркнутым уважением. Карим ел мало и чувствовал себя весьма скверно. За столом он был самым молодым. И, прекрасно зная, как должен младший вести себя за столом на Кавказе, Карим совершенно не представлял, что он должен делать, сидя рядом с главой мировой супердержавы.

Стали собираться в Москву. Вместе с Горбачевым вышла Раиса Максимовна. Спустились к морю, постояли минут десять. Горбачев заметил, что военных кораблей уже не видно, «а еще вчера стояли здесь, будто я собираюсь вплавь в Турцию сбежать. Ну не идиоты, а?».

К закрытому военному аэродрому доехали тем же транспортом, что и на дачу. Борт № 1 с Президентом СССР улетел первым, через полчаса вылетел и ТУ-134 с ельцинской делегацией. Москва встретила Карима нудным осенним дождем. Руцкой распустил всех по домам. Уже через час Карим, удобно расположившись на родном диване, по телефону в деталях расписывал Карине события трех последних дней.

Победу праздновали недолго. Тем более что оказалась она пирровой. Страна разваливалась на глазах. Союзный договор так и не был подписан. Очередные и внеочередные съезды проходили в Москве с завидным постоянством и без видимых результатов. Экономики не существовало никакой: ни плановой, потому что планировать уже было некому и нечего, ни рыночной, потому что никто не знал, что это такое. В Москве и некоторых других крупных городах Союза вспыхивали «табачные бунты». Оказалось, что без еды люди еще как-то жить научились, а вот без сигарет не получается. Карим все больше впадал в депрессию. Заседания, съезды, комиссии осточертели. Уже три раза он просил начальство отпустить его на несколько дней в Дагестан. Звонил отец, просил приехать, говорил, что ему совсем плохо, часто болеет. Но в администрации Президента Кариму все время отвечали одно и то же: «Потерпите, сейчас не время, давайте вернемся к этому разговору через месяц».

В один из съездовских дней Карим вспомнил о разговоре с академиком Абдулаевым. Он обернулся, посмотрел на балкон. Ельцин сидел на своем обычном месте и слушал выступающего. А может, делал вид, что слушает. Карим встал и направился к выходу.

– Ты куда? Сейчас же голосование объявят. Каждый голос на счету, а ты уходишь! – пытался остановить его кемеровский Сергей.

– Я быстро. Мне документ один нужен срочно. Через десять– пятнадцать минут буду на месте.

Карим вышел из Кремлевского дворца, вызвал водителя.

– Толик, в Дом Советов. За пятнадцать минут туда и обратно успеем?

– Вряд ли. Но я постараюсь.

Подъехали к Дому Советов. Карим поднялся на лифте, вбежал в свой кабинет, порылся в бумагах, нашел постановление о прекращении финансирования НИИ и вернулся на заседание съезда.

Успели. Ельцин сидел на своем месте. Карим собрался с мыслями и рванул к лестнице, ведущей на балкон. В двух метрах от Президента стоял Коржаков, он был последним препятствием на пути к Президенту России и отсекал всех ненужных просителей и людей, потенциально способных испортить Ельцину настроение. Карим в этот список не входил. Даже наоборот, был в числе соратников, поэтому поздоровавшись на ходу с Коржаковым и обменявшись дежурными словами, направился прямиком к Президенту.

– Здравствуйте, Борис Николаевич!

– Здравствуй, здравствуй, Карим. Как жизнь молодая?

– Плохо. Нет, нормально, но не совсем.

Ельцин к таким ответам не привык. В исторический для России момент «плохо» или «не совсем нормально» быть никому не должно. А должно быть «отлично» или на худой конец «хорошо».

– Что у тебя стряслось, выкладывай.

– Вот. Прочтите, пожалуйста! – Карим достал из папки постановление и протянул Президенту.

Ельцин стал читать. Его лицо становилось все более суровым.

– Безобразие, – повернулся к Коржакову. – Силаева позовите ко мне.

Пока искали Председателя Правительства, Ельцин написал на постановлении. «Силаеву. В трехдневный срок изыскать средства и восстановить финансирование. Доложить лично. Б.Ельцин»

– У тебя все?

– Да, Борис Николаевич.

– Ты разрешишь мне самому вручить эту бумагу Силаеву?

Вместо ответа Карим улыбнулся, давая понять, что шутку оценил. Ельцин передал постановление Коржакову. Карим поблагодарил еще раз, попрощался и пошел на свое депутатское место. Пульс пришел в норму только через час.

Через неделю Кариму позвонил академик.