Написанные в истории. Письма, изменившие мир

Что же так не понравилось Бенкендорфу и царю? Сами журналы и статья Киреевского, вызвавшая гнев всесильного главы III отделения, не представляют никакой крамолы. Все тексты сейчас есть в интернете и любой желающий может попытаться разгадать ребус, что же в них опасного. Более 130 лет никто не знал ответа. Только в 1966 г. в архиве III отделения было найдено «дело „Европейца“»: «О журнале „Европеец“, издаваемом Иваном Киреевским с 1 января сего года. Журнал „Европеец“ издается с целью распространения духа свободомыслия. Само по себе разумеется, что свобода проповедуется здесь в виде философии, по примеру германских демагогов Яна, Окена, Шеллинга и других, и точно в таком виде, как сие делалось до 1813 г. в Германии, когда о свободе не смели говорить явно. Цель сей философии есть та, чтоб доказать, что род человеческий должен стремиться к совершенству и подчиняться одному разуму <…> В сей философии все говорится под условными знаками, которые понимают адепты и толкуют профанам. Стоит только знать, что просвещение есть синоним свободы, а деятельность разума означает революцию, чтоб иметь ключ к таинствам сей философии. Ныне в Германии это уже не тайна. Прочтя со вниманием первую книжку журнала „Европеец“, можно легко постигнуть, в каком духе он издается».

Ключевые слова здесь: «просвещение есть синоним свободы». «Просвещение» и «Европа» — эти два слова при смешивании привели к взрыву и потоплению «Европейца». Конечно, вызвала раздражение идея европейского просветительства; конечно, не понравилось название. Парадокс: русский император и императрица (говорила по-русски с огромным трудом), шеф жандармов Бенкендорф — все немцы, с вкраплением других европейских кровей, люди абсолютно европейской культуры, но они считали недопустимым нести ее в Россию. Русское самодержавие более всего боялось утратить полную и единоличную власть. Угрозу они видели в молодой просвещенной аристократии. Они искренне верили, что европейское просвещение неизбежно приведет молодых аристократов к требованию конституционной монархии и, как следствие, ослаблению царской власти, а следовательно, к гибели русской империи. Нельзя было допустить чтобы золотая молодежь из древних аристократических родов имела хоть малую часть свобод и вольнодумства.

Природный ключ нельзя забить — вода пробьет себе дорогу в другом месте. После скоротечной гибели «Европейца» в 1836 г. расцвел пушкинский «Современник» (1836–1866), в 1839 г. возродились «Отечественные записки» (1818–1884 гг., с перерывами), оказавшие огромное влияние на становление и развитие русской литературы. Журналы стали важным явлением общественной жизни в России[175]. Сейчас почти все авторы этих журналов — цвет, слава, гордость русской культуры. Тогда же они были большей частью сомнительные, неблагонадежные и опасные для государства люди. Многие находились под надзором полиции, некоторых арестовывали, им создавали множество проблем. Да и сами журналы становились в ответ все более антиправительственными, либерально-западническими, как тогда говорили, желая подчеркнуть их «вражескую» суть. Сейчас читатель с трудом поймет, в чем был вред, Наоборот, большая часть публикаций — наше культурное достояние. Имя Пушкина для нас свято. А журнал, созданный им, закрыли в 1866 г. по личному распоряжению Александра II — только потому, что у революционера Дмитрия Калатозова, покушавшегося на жизнь царя, дома нашли «Современник». «Отечественные записки» закрыл в 1884 г. главный цензор России по фамилии Феоктистов. Он хоть и был некогда сотрудником журнала, но вошел в историю культуры как человек, запретивший «Отечественные записки» — один из самых авторитетных и любимых читателями журналов (в 1878 г. его тираж достиг 20 000).

Василий Андреевич Жуковский — Николаю I[176]

Февраль 1832. Петербург

<…> Я перечитал с величайшим вниманием в журнале «Европеец» те статьи, о коих ваше императорское величество благоволили говорить со мною, и, положив руку на сердце, осмеливаюсь сказать, что не умею изъяснить себе, что могло быть найдено в них злонамеренного. Думаю, что я не остановился бы пропустить их, когда бы должен был их рассматривать как цензор.

В первой статье, «Девятнадцатый век», автор судит о ходе европейского общества, взяв его от конца XVIII века до нашего времени, в отношении литературном, нравственном, философическом и религиозном; он не касается до политики (о чем именно говорит в начале статьи), и его собственные мнения решительно антиреволюционные; об остальном же говорит он просто исторически.