Написанные в истории. Письма, изменившие мир

Вернувшись домой, я взял ванну и нашел твое милое письмо. О, душа моя, понимаешь ли ты, поймешь ли ты когда-нибудь ту радость, какую оно мне принесло? Нет, потому что для этого нужно, чтобы я сказал тебе, с какой силой я люблю тебя, а нельзя выразить то, что безгранично. Знаешь ли ты, милая Ева, что в день моего отъезда я поднялся в пять часов и в течение получаса оставался наверху, ожидая… чего? Не знаю. Ты не пришла, в доме все было тихо, я не видел кареты у подъезда. Тогда я стал подозревать, что ты мною играешь, что ты остаешься еще на день, и тысячи горьких сожалений волновали мою душу.

Мой ангел, тысячу раз поблагодарю тебя, когда будет возможность благодарить так, как я хотел бы, за то, что ты посылаешь мне.

Злая! Как ты дурно обо мне судишь! Если я у тебя ничего не попросил, то это потому только, что я слишком требователен, — я взял бы у тебя столько, чтобы сделать цепь, на которой я всегда мог бы носить твой портрет, а я не хотел лишать твою благородную обожаемую голову локонов. Я был словно осел Буридана между двух сокровищ, — такой же скупой и жадный. Я послал за моим ювелиром, он честно скажет мне, сколько еще нужно, и так как жертвоприношение началось, то пусть его и закончит мой ангел. Итак, если ты закажешь свой портрет, закажи его в миниатюре, я думаю, что в Женеве есть хороший художник, и вели его вставить в очень плоский медальон. Формальное письмо ты от меня получишь только вместе с посылкой, которую я скоро отправлю.

Моя дорогая, любимая жена, пусть Анна носит крестик, который я сделаю из ее камешков, я велю выгравировать сзади: adoremus in aeternum[125]. Это чудесный девиз для женщины, и ты каждый раз, как взглянешь на этот крест, вспомнишь о том, кто беспрестанно будет повторять тебе эти божественные слова этим девичьим талисманом.

Моя дорогая Ева, — для меня теперь восхитительно открылась новая жизнь. Я видел тебя, говорил с тобою, наши тела заключили такой же союз, как и души, и я нашел в тебе все излюбленные мною совершенства, у каждого — есть свои, а в тебе воплотились все мои.

Злая! ты не подметила в моих взглядах того, чего я желал? О! будь спокойна, — я переиспытал все те желания, которые влюбленная женщина ревниво стремится возбудить, и если я не говорил тебе, с какой страстью я жаждал твоего прихода в одно прекрасное утро, так это потому, что я пренелепо устроился. В самом этом доме нам угрожала опасность. В другом месте, может быть, возможно. Но в Женеве, о, мой обожаемый ангел, в Женеве я посвящу нашей любви столько выдумки, что ее с избытком хватило бы на то, чтобы сделать десять человек умниками.

Начиная с завтрашнего понедельника ты будешь получать письма не чаще раза в неделю, я буду аккуратно доставлять их на почту по воскресеньям, они будут заключать в себе что-то вроде отчета за день, ибо каждый вечер перед тем, как ложиться, я буду возносить тебе мою коротенькую молитву любви, и вкратце расскажу тебе все то, что я сделал в течение дня. Я тебя обкрадываю, чтобы обогатить себя. Ничего в моей жизни не будет, кроме тебя и работы, работы и тебя, спи спокойно, моя ревнивица. Впрочем, ты скоро узнаешь, что я, как женщина, однолюб, и люблю как женщина, и так же мечтаю о всяких нежностях.

Да, мой обожаемый цветок, — относительно тебя я испытываю все страхи ревности, и теперь я познакомился с нею, с этой дуэньей сердца, с ревностью, которой я до сих пор не знал, ибо любви нечего было мне до сих пор опасаться. Dilecta[126] жила в своей комнате, а тебя может видеть весь свет. Я только тогда почувствую себя счастливым, когда ты будешь в Париже или в W.

Боже мой! как я горжусь тем, что мой возраст позволяет мне оценить все твои сокровища, и что я способен любить тебя со всем пылом юноши, полного надежд, и мужеством человека, имеющего будущее! О, моя таинственная любовь! Пусть она будет навсегда погребена под снегом, словно неведомый цветок. Ева, дорогая и единственная для меня женщина в мире, наполняющая для меня весь мир, прости мне все маленькие хитрости, которыми я прикрывал тайну наших сердец.

Боже мой, как прекрасна казалась ты мне в воскресенье, в твоем милом лиловом платье! о, как ты поразила мое воображение! Зачем ты требовала от меня, чтобы я выразил словами то, что мне хотелось выражать лишь взглядами? Этого рода представления теряют, облекаясь в слова. Я хотел бы их передать из души в душу пламенем моих взглядов.