Пятницкий показался Надежде Константиновне страшно худющим, и поэтому по приезде молодого щетинщика в Лондон были приняты меры, чтобы его «подкормить». Это был темноволосый, подвижный, по натуре очень увлекающийся человек. Он жадно тянулся к знаниям, и Владимир Ильич, со своей стороны, позаботился, чтобы Пятница смог теоретически подковаться, поработать над собой, расширить свой кругозор.
На второй или третий день после приезда искровцев в Лондон Владимир Ильич притащил в «коммуну», где их поселили, большую связку книг, брошюр и газет и настоял, чтобы Пятницкий как следует позанимался; тот и сам с охотой взялся за чтение, даже не пошел осматривать Лондон.
— Я вам его покажу, — пообещал Владимир Ильич. — Сначала поработайте, раз есть охота.
А Николай Эрнестович и тут, в Лондоне, оказался тем же неугомонным человеком, каким бывал всегда. В искровской колонии его видели только в первые часы приезда. Сославшись на свои письменные отчеты, которые он отправлял из России еще в Мюнхен, он при встрече с Владимиром Ильичем не столько сам рассказывал, сколько расспрашивал, скоро ли соберется партийный съезд и что именно он, Грач, мог бы для этого сделать?
— Сперва отдохните, — сказал ему с улыбкой Владимир Ильич. — Найдется, найдется работа. Вы скажите, что вам нужно? Чего бы хотели?
— Ничего, — ответил Грач, попрощался, надел шляпу и надолго, как выразилась Надежда Константиновна, «испарился», куда-то пропал. Знали, что он носится по Лондону, ходит, смотрит, все ему интересно, все хочется знать.
— Где наш летучий голландец? — спрашивал Владимир Ильич, когда заходил в «коммуну».
— Витает над Лондоном, аки демон!
— А вы все трудитесь? — обращался Владимир Ильич к Пятницкому, которого неизменно заставал за чтением. — Не устали?
В отличие от Виленского щетинщика, Литвинов, тоже еще очень молодой, был широкообразованным марксистом, знал несколько иностранных языков и хорошо разбирался в сложных вопросах современной политики. Он показался Владимиру Ильичу очень толковым и ценным работником.
Работа, понятно, нашлась всем.
Неукротимый Грач вскоре полетел обратно в Швейцарию. Было решено, что какое-то время ему лучше не появляться в России, не попадать на глаза охранке. Ему поручили налаживать искровские связи в Швейцарии и оказывать по мере сил «активизирующее» воздействие на плехановскую группу. Как выразился Владимир Ильич, задача Грача состояла в том, чтобы «личным примером» показывать группе, что Россия жива, борется, не стоит на месте.
— Тяните их вперед, к съезду, — смеясь, подбадривал Баумана Владимир Ильич, когда прощался с ним. — И не робейте! Вы сильнее их, потому что вы живой пример рвущейся в будущее революционной России!
Николаю Эрнестовичу были до того приятны эти слова, что он не смог сдержать радости и покраснел. Его тронула до глубины души искренняя признательность Владимира Ильича.
Через день Грач уже пересекал Ламанш и сожалел, что в море штиль, — хоть бы чуток потрепало корабль, черт возьми! Как оно, при буре?
Пятница уехал в Берлин работать искровским агентом по транспортировке литературы из Лондона в Россию.
С важными поручениями «Феклы» отправился вскоре в Женеву и Литвинов.
В эти дни в Лондон пришла весть, что бежал из тюрьмы Бабушкин. Вся искровская колония загорелась: скорее, скорее пусть едет сюда! Предвкушая уже заранее удовольствие от предстоящей встречи с одним из наиболее любимых агентов «Искры», Владимир Ильич говорил весело:
— Ивану Васильевичу устроить приезд вне всякой очереди! Дать ему подорожную особой категории. Пусть станционные смотрители без промедления предоставят ему лошадей и ямщиков, как самому важному лицу, едущему по государственной надобности!
Побег Ивана Васильевича из тюрьмы тоже стоил увлекательного романа.
Подполье приучило его к осторожности. В сапоге он всегда носил при себе три железные пилки. При аресте и обыске их, к счастью, не обнаружили. Решетка в камере оказалась толстой, и немало труда и времени ушло, пока удалось ее перепилить. А когда все было готово, оставалось только отогнуть подрезанные прутья и выскочить в окно.
Это произошло ночью. Тюрьма была небольшой, одноэтажной. Из окна Иван Васильевич выпрыгнул легко и пополз в темноте по двору к тому месту, где у стены стоял мусорный ящик. Став на ящик, Бабушкин перебрался через ограду. За ней начинался пустырь. Там ждал человек.
— Живее! Переодевайся!
Бабушкин путался в своей арестантской одежде, руки дрожали, и, кроме того, он ничего не видел, хотя темнота была не густой и предметы ясно различались.
Главное началось потом, когда он очутился на свободе.
За границей Иван Васильевич никогда не бывал, языков не знал. А Екатеринославский комитет, оказавший ему помощь в побеге, решил переправить его за границу.
На квартиру, где прятался Бабушкин, явился подпольщик, слывший специалистом по перекраске волос.
— Жаль мне вас портить, — сказал со вздохом доморощенный парикмахер беглецу. — У вас чудесные русые волосы. Но придется. Велено сделать вас жгучим брюнетом.
— Ты меня хоть чертом сделай, — улыбался Иван Васильевич, — только чтоб не узнали!