Нам идти дальше

Опять он ходил по комнате, что-то обдумывал. Достал из ящика письменного стола проект партийной программы, полистал странички, испещренные многочисленными пометками.

— Нет, раскола я не хочу, — произнес он.

Надежда Константиновна не сразу уловила смысл этих слов и с недоумением подняла усталые глаза. «Раскола не хочу»? О каком расколе речь? Потом все вспомнилось, и все стало понятно.

Владимир Ильич готов сделать новый шаг навстречу гордому женевцу. Но как это может произойти? Она молча ждала ответа.

Владимир Ильич проговорил:

— Выход есть, Надя. Объединить оба наброска программы — мой и Плеханова. Я уже внес такое предложение. Сегодня договорился с Мартовым и Засулич. Они согласны и уверены, что Георгий Валентинович тоже согласится. Тем лучше. Тем лучше, — повторил Владимир Ильич. — Конечно, это должно быть не простое механическое совмещение двух проектов. Но, если Плеханов внесет в свой проект наиболее существенные из моих положений, я на своем проекте настаивать не стану. Как ты думаешь, Надя?

Она не сразу отозвалась. Первым ее чувством было ощущение обиды. Почему Владимир Ильич должен уступить, а не Плеханов? Ведь прав-то Владимир Ильич.

Потом Надежда Константиновна подумала: как часто Мартов говорит о доброте и уступчивости, явно противопоставляя себя тем, кто имеет характер жесткий и неуступчивый. Иные готовы видеть во Владимире Ильиче именно такой характер. А ведь это заблуждение! История взаимоотношений Владимира Ильича с остальными редакторами «Искры» и прежде всего с Плехановым говорит о его исключительном благородстве и железной выдержке. Он хочет мира с Плехановым, совместной работы, а не вражды.

И сколько раз он это доказал на деле!

Хорошо! Хорошо, очень хорошо! Надежда Константиновна усиленно закивала:

— Да, Володя, я думаю, ты правильно решил.

Он удовлетворенно улыбнулся, прошел к своему столу и, все не садясь, задумчиво разглядывал рожь на картине Шишкина. Эту олеографию Владимир Ильич держал у себя на столе и часто на нее смотрел.

Рожь да сосны. И бегущая мимо дорога.

— Пройтись бы, — проговорил Владимир Ильич.

Надежда Константиновна опять удивилась:

— Что ты, Володя? Глухая ночь на улице.

— По этой дороге пройтись бы, вдоль ржи, — ответил он.

Он словно предчувствовал: придется быть не ближе, а еще дальше от родных мест.

Наутро в Мюнхене появилась Калмыкова.

— Голубчики! Дело швах! — объявила она Владимиру Ильичу и его товарищам. — Вас могут разгромить. Весть у меня недобрая.

Весть была очень недобрая. Германская полиция при помощи русской охранки пытается раскрыть местопребывание редакции «Искры».

Сведения были достоверны. Они шли от видного немецкого социал-демократического деятеля Августа Бебеля, имевшего связи среди правительственных чинуш. Он и поспешил предупредить о грозящей опасности Калмыкову, с которой был хорошо знаком.

— Бебель сказал, — рассказывала Калмыкова, — что «Искра» могла бы и печататься здесь, не так уж это тревожит кайзеровскую полицию. А вот за тех, кто приезжает сюда из России, она возьмется. И даже не одна, а вкупе с нашей охранкой.

Тут все вспомнили досадный случай, он произошел совсем недавно. Как-то раз, уходя домой из типографии, Блюменфельд прихватил с собой номер «Искры», только что вышедший из машины. Газету он сунул в карман пальто, но так небрежно, что заголовок «Искра» можно было заметить. Хозяин типографии узнал об этом, страшно перепугался и заявил Владимиру Ильичу, что не желает больше рисковать. Что он скажет сейчас, когда узнает, что германская полиция уже идет по горячим следам «Искры»?

Владимир Ильич отложил все дела. Требовалось решать быстро, членов редакции могли в любой день подвергнуть аресту.

Вечером обсуждали, куда переехать с «Искрой». Владимир Ильич высказался за Лондон. Мартов поддержал. Засулич волновалась, краснела, — может, все-таки в Женеву?

Вера Ивановна даже привела тот довод, что Лондон — ужасный город, очень многолюдный и шумный.

— Не говорю уже о тамошних туманах, — Вера Ивановна еще больше краснела, сама понимая, как смешон этот довод, — но, право, бывает трудно дышать… И грохот невозможный. Там словно сконцентрировалось все самое худшее из современной цивилизации.

Правду сказать, Вере Ивановне и самой не очень-то хотелось в Женеву. Сейчас ей даже казалось, что здесь, в Мюнхене, она ожила, ощутила живое дыхание России.

Чем дальше, тем все больше Вера Ивановна начинала ценить Владимира Ильича. Его новый шаг навстречу Плеханову, желающему быть единоличным автором теоретической части программы, глубоко тронул Веру Ивановну. Ни капли тщеславия не чувствовалось во Владимире Ильиче. Но долг члена группы, долг беззаветного служения Жоржу заглушал в Засулич все другие голоса. И она все настаивала на переезде в Женеву.

— Нет, — решительно возражал Владимир Ильич.

— Но почему? В Женеве мы будем в эмигрантском центре.

— Вот это и плохо. Лучше держаться подальше и беречь наши связи с Россией от чужих глаз. А их в Женеве слишком много. Эти связи — самое ценное, самое дорогое. Без них не будет партии.

Калмыкова прослезилась, но сказала решительно: