Нам идти дальше

Кивал с глубокомысленным видом и Аксельрод.

России от Плеханова доставалось крепко: где еще есть такой разброд, ячество, интеллигентский индивидуализм, прекраснодушное болтание о спасении вместо дела? Во Франции? В Германии? В Бельгии? Нет, только в нашей России.

— В истории такого не бывало!..

Тогда подымался Владимир Ильич и говорил, что в истории не бывало и такого упорного и многолетнего искания истинных путей к революционному изменению ужасных социальных условий жизни, как в России.

— Мы видим это, начиная с Герцена…

Аксельрод перебивал:

— Вы хотите сказать, что все шатания и блуждания наших россиян — закономерный процесс?

— Я хочу сказать, что марксизм нами выстрадан почти полувековой историей мучительных поисков и больших жертв! И никакие шатания не должны заслонить от нас главного. Именно России, быть может, суждено стать первой страной осуществленного марксизма. Во всяком случае, мы все этого хотим!

Тут Аксельрод снова бросал на Плеханова многозначительный взгляд, как тогда, по дороге с пристани, когда шел разговор о Бильроте и признаках здорового организма. Плеханов в ответ Аксельроду только легонько двигал бровями, мол, все понятно.

Странно ведут себя иногда люди. Замысел Владимира Ильича нравился Плеханову; в душе он был в восторге, просто даже потрясен. Он смотрел на молодое лобастое лицо Владимира Ильича и с волнением думал: «Ведь вот каких людей рождает Россия!» Было во Владимире Ильиче нечто, сразу заставлявшее вспомнить о Белинском, Чернышевском и Добролюбове. Чувствовался широкий полет мысли; могучая сосредоточенность ума и воли поражала.

Но, если бы в нем было только это, Георгий Валентинович не испытывал бы таких странных чувств. Среди русских социал-демократов, которых Георгий Валентинович знал, не было ни одного похожего на Владимира Ильича. То могли быть талантливые, весьма образованные люди, но в них не было того, что Плеханов заметил во Владимире Ильиче с особой ясностью в теперешний его приезд.

«Этот несет с собой и в себе что-то новое» — вот что ощутил Георгий Валентинович с первых минут разговора с Владимиром Ильичем.

И все эти дни он старался понять, в чем оно, это «новое»? И, уже смутно догадываясь, сам убегал от ответа.

Неужели он, Плеханов, начал устаревать?

А если так, то неужели этот молодой, смело возражающий ему человек не просто автор замысла издания интересной и нужной газеты, а… новое слово России?

Вспоминались прочитанные у Герцена слова: «Он понял их печальным ясновидением». Вот такое ощущение «печального ясновидения» было сейчас у Георгия Валентиновича. И все больше колебалась в нем уверенность в самом себе. А прежде он таких колебаний не знал.

Сложные, противоречивые чувства обуревали Георгия Валентиновича. Тут была и неудовлетворенность собой, словно бы даже зависть к Владимиру Ильичу, вернее, к тому новому, что тот нес в себе, и гордость оттого, что это новое все-таки приходит именно из России. И чтобы не выдать эти чувства, Плеханов вел себя все более замкнуто, все чаще и чаще сбивался на высокомерный поучающий тон.

А Владимир Ильич, казалось, видел, понимал его переживания, глубоко запрятанные в гордой душе. И, правду сказать, тоже переживал нелегкие минуты.

Так и не касаясь больного вопроса о том, за кем будет первенство в будущей редакции, обсуждали задачи предполагаемой газеты и журнала, намечали содержание первых номеров. Проект «заявления от редакции», одобренный единомышленниками Владимира Ильича во время его встреч с ними в Пскове, Плеханову не понравился, и он буркнул:

— Ну я бы не так написал.

А как? Владимир Ильич тут же пошел на уступку: пусть Георгий Валентинович даст свой проект. И, если будет лучше, ярче, сильнее написано, на прежнем проекте никто настаивать не станет. Но Георгий Валентинович уклонился. Тогда Владимир Ильич предложил: пусть Георгий Валентинович приложит руку к готовому проекту и покажет, «как надо». Ничего не получилось и из этой попытки.

Не продвинувшись за целый день разговоров ни на шаг вперед, шли обратно к пристани. У Аксельрода уже раскалывало голову от сильной боли. Ломило в висках и у Засулич, но она угрюмо молчала. Плеханов тоже шагал молча. Потресов часто вздыхал. А Владимир Ильич, держась позади всех, с наслаждением вдыхал свежие лесные запахи.

В конце концов все прорвалось благодаря Засулич. Эта не умела долго дипломатничать. И стоило только ей предложить в один из дней совещания в Корсье, чтобы при решении вопросов в будущей редакции у Плеханова было два голоса, а у остальных по одному, как тот сразу переменился и повел себя как полновластный глава будущей «Искры». Он просиял, будто сквозь грозу проглянуло солнце.

И вот уже Георгий Валентинович распределяет работу в новой редакции, перечисляет, какие нужны статьи, указывает, кому что делать…

11

Вечером над горами, над черным озером, потревоженным ветрами, сверкали грозовые молнии — под стать настроению. В свою деревушку Владимир Ильич и Потресов вернулись еще до грозы и долго потом ходили по берегу озера.