Наказать и дать умереть

– Гм… Иногда насильники оправдываются тем, что жертва была вызывающе одета, как будто это может служить смягчающим обстоятельством согласно шведскому законодательству. Я просто хочу понять, планировал ли он заранее сделать то, что сделал, или же в вас было нечто такое, что заставило его остановиться.

Она пожала плечами:

– Я одевалась как все. У нас была униформа: короткая юбка, белые лакированные туфли и блузка с широким отложным воротником. Сегодня это смешно, но тогда мы больше всего на свете боялись выделиться. То же касается и косметики. Все красились одинаково: голубые тени, помада. Мы одалживали друг другу пластмассовые браслеты. На тот вечер я взяла юбку у Анны. – (Я кивнул.) – Вряд ли это имело значение, – продолжала Бодиль. – Ведь березовые розги уже лежали у него в машине. Там, где мы встретились, березы не росли.

– Он решил кого-нибудь наказать, попались вы, – кивнул я.

– Я тоже так думаю.

– А как он был одет? Как выглядел? Вы разговаривали? Сколько ему было лет?

– Мне только что исполнилось восемнадцать, Харри. Ему могло быть двадцать пять, но, когда тебе восемнадцать, все взрослые кажутся пятидесятилетними. Я не знаю. И потом, я сама лыка не вязала. Я достала пачку сигарет из сумочки – дамской замшевой сумочки, если для тебя это важно, – и он спросил: «Это родители научили тебя курить?» Я ответила, что они некурящие, и тогда он поинтересовался: «А ты не боишься получить дома по мягкому месту?» Я не ответила, потому что никак не могла справиться с зажигалкой. Я была в стельку, Харри.

– И больше он ничего не говорил?

– Нет, насколько я помню.

– «Это родители научили тебя курить?»

Она кивнула.

– И: «А ты не боишься получить дома по мягкому месту?» – повторил я, имитируя сконский выговор.

– Примерно так.

– То есть он был из Сконе?

Она снова пожала плечами:

– Все может быть.

– А голос? Высокий? Низкий?

– Довольно низкий. И знаете, такое впечатление, что у него были проблемы с речью.

– То есть? Может, намеренно искажал голос?

– Гм… Как будто каша во рту. Так, кажется, говорят…

– Как у дикторши местного радио, которая ведет музыкальную викторину, – пробурчал я.

– Вы слушаете местное радио?

– Когда еду в машине.

Бодиль посмотрела на меня как на ненормального:

– А я думала, оно вещает только для пенсионеров.

– Там информируют о ситуации на дороге. Так во что он был одет? Цвет волос…

– Темные брюки, клетчатая рубашка с короткими рукавами. Темные волосы, насколько я помню, и очень странная прическа. – Она обвела руками вокруг головы. – Короткая челка, квадратные очки в темной оправе… Монстр Франкенштейна. Губы как у Мика Джаггера, будто приклеенные.

Я записал все, что она сказала. Чудовищ часто называют Франкенштейнами, забывая, что он всего лишь создавал их. Еще одно очко в пользу Бодиль Нильссон.

– А вы видели фотографию в газете? – спросил я, имея в виду размытый снимок, которым проиллюстрировали мою заметку.

– Да, но это может быть кто угодно.

– И что же было потом, как все произошло?

Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить:

– Я уснула и не заметила, как он остановился. Проснулась, когда он открыл дверь с моей стороны и вытащил меня наружу. Голова кружилась, и я плохо соображала, где нахожусь. Он взял меня за правую руку и подтащил к скамейке, уселся на нее. А дальше… произошло то, что произошло. – Она криво улыбнулась и хлопнула в ладоши.

– Скамейка? Как на парковке или площадке для пикника?

– Да, и столик там тоже был.

– А машины, люди?

Она покачала головой:

– К тому времени уже наступила ночь. Вокруг никого. И мне показалось, он поставил автомобиль так, чтобы его не было видно с дороги.

– Вы это заметили?

– Я очнулась сразу, как он меня выволок, от ужаса.

– Вы думали…

– Приготовилась к самому худшему.

– Так что же случилось?

– Он посадил меня на скамейку, перегнул через колено, задрал юбку, спустил трусы и… выдрал меня березовой розгой.

– Вы сказали, что розги уже лежали у него в машине. Вы их видели?

– Нет, наверное, они были где-то сзади. В водительской кабине я ничего не заметила. Помню, когда он тащил меня к скамейке, что-то держал в руке. Но я не поняла, что именно.

– Он и тогда ничего не говорил?

– Нет, но теперь я вспоминаю… Он что-то напевал.

– Напевал?

– Да, какую-то мелодию, пока держал меня. Она сразу вылетела у меня из головы, ведь я была в шоке и бил он очень больно. Я все время пыталась выскочить, увернуться, но он оказался сильным.

– А потом он что-то сказал? – допытывался я.

– Да. «Надеюсь, ты получила хороший урок». Или что-то вроде этого.

– «Получила хороший урок»?

– Да, примерно так.

– А потом?

– Потом он оставил меня, а сам пошел к машине и уехал.

– И вы стояли…

– Стояла и скулила, – закивала она.

– Как долго?

– Минуты две, наверное, но для меня они тянулись целую вечность.

– А может, он таким образом… пошутил с вами? – осторожно спросил я.

– Красные полосы держались на моей заднице больше недели, – со злобой возразила Бодиль.

– И что он потом сделал с розгами? Бросил на землю или забрал с собой?

Бодиль задумалась.

– Я не обратила внимания, хотя, кажется, забрал с собой.