Наказание

— Что случилось? — пугаясь ее мертвого взгляда и оседая, спросил Борис. — Ричард… Он еще не вернулся?

— Боря? Аркашенька? — она смотрела на обоих, словно пыталась узнать, воскресить в памяти эти лица и понять, чем же эти люди связаны с ней.

— Здравствуйте, Анна Федоровна. — улыбнулся Аркадий. — Мы вернулись. А Ричард, он что, где-нибудь задержался?

Аркадий уже понимал, что вопрос не имеет смысла, что Ричард не задержался и не мог задержаться…

— Ричард? — повторила она. — Нет. Не задержался. Он не вернется. Никогда больше не вернется. Никогда…

— Как это — никогда?! — Борис закричал от страха, кинулся к ней, схватил за плечи. — Как никогда не вернется?! Ему что, добавили срок?

— Нет, Коля… Его больше нет на свете.

Аркадий шагнул вперед, быстро и мягко отодвинул друга в сторону, тронул женщину за руку.

— Анна Федоровна, это мы приехали. К Ричарду. Это мы, Борис и Аркадий. Где Ричард?

Проблеск сознания мелькнул в ее глазах.

— Да, это вы… А Ричарда нет, он умер…. Руки на себя наложил… За две недели, за две недели до конца… До воли.

Она отвернулась и снова взмахнула топором, от сильного удара во все стороны брызнули холодная кровь и кусочки костей.

Но потом вдруг отбросила топор, повернулась и вновь пристально посмотрела на них.

— Да. Ведь это вы. Пойдемте в дом. Посидим, помянем…

В парадной комнате было тихо. Все трое подавленно сидели у скудно накрытого стола. В клетке, подвешенной у окна, прыгали по жердочкам два волнистых попугайчика и чирикали.

— Написали… Психическое расстройство. Глубокая депрессия, — сказала мертвым голосом Анна Федоровна, в ней уже все перегорело — и боль, и страх, и горе.

— Знакомо, — сквозь зубы буркнул Борис. — Всем так пишут.

Аркадий осторожно тронул женщину за локоть.

— А в его последнем письме домой… что-нибудь было?

— Нет. Как обычно. Смешное письмо… Он ведь был такой веселый. Часто писал. — И без паузы, тем же механическим тоном она закончила: — Уезжайте ребята, все кончено. Простите меня, но уезжайте. Мне плохо с вами.

— Да, конечно! — Борис резко встал. — А вам, Анна Федоровна, ничего не надо? По хозяйству? Дров привезти-наколоть? Или за картошкой.

— Ничего, ничего. Не надо уже ничего… Хотя, да. По-человечески надо. Вы же были как братья Ричарду. Подите сюда.

Она с трудом поднялась из-за стола, прошла через комнату и открыла узкие двери.

Небольшая комната с квадратным окном, в отличие от остальных помещений, выглядела «городской». Полированный письменный стол, застекленные книжные полки, электрическая пишущая машинка, жесткий аскетический диван. На стене, между портретами Пушкина и увеличенной фотографией М. Булгакова висел большой черный бархатный берет с пером и длинная театральная шпага с притупленным жалом.

Анна Федоровна ладонью стерла пыль с полировки стола и сказала:

— Возьмите что-нибудь на память…

Борис потянулся за шпагой.

— Можно, я ее возьму?

— Да. Конечно. И беретку возьми, она красивая. Он в ней на сцене представлял, в школе… Кого это?

— Гамлета, — угрюмо подсказал Аркадий.

— Да. Правильно… Смешно было. Я плакала.

Друзья вышли через калитку на улицу. Молча натянули на головы шлемы и оседлали мотоциклы.

Борис обернулся. Дом за забором казался совершенно пустым, вымершим, словно там вообще никого не было.

Борис запустил мотор и с места рванулся по улице.

Аркадий неторопливо и глубоко вздохнул, аккуратно приладился к рулю и седлу, завел машину и потихоньку тронулся с места. Потом набрал скорость, догоняя друга.

Тем же вечером Аркадий, не спеша, собирался в дорогу. В две объемистые сумки, которые крепятся позади мотоциклиста, укладывал свитер, завернутый в пластиковую пленку костюм, туфли. В другую положил плотный брезентовый плащ.

Людмила сидела у обеденного стола, держала на руках ребенка и ничего не говорила, молча и безразлично наблюдая за сборами мужа.

— Пожалуй, все, — сказал Аркадий, затягивая сумки ремнями.

Людмила сухо спросила:

— Зачем вам туда ехать? Ведь все ясно. И ничего не поправить.

— Ага, — вяло ответил Аркадий. — Мы хотим побывать на его могиле.

— Да. Извини. — Она нахмурилась. — Конечно, так надо.

Аркадий перекинул сумки через плечо, одним движением погладил по голове жену и сына, расплылся в улыбке и извиняющимся тоном сказал:

— С Богом! Мы быстро обернемся.

Дверь за ним захлопнулась без стука.

Людмила сразу беззвучно заплакала, только плечи у нее вздрагивали.

Ребенок заволновался.

— Тихо, миленький, тихо, — сказала она, обнимая его. — Твой папа умер. Ты его никогда, понимаешь, никогда не увидишь. И даже не узнаешь, кто был твой папа…

Они проскочили клиновидную развязку Московской кольцевой дороги под вечер, когда западная кромка неба была еще чуть светлой, а на восточной уже зажигались первые звезды.

Оба в тяжелых кожаных доспехах, с глухими шлемами на головах, при больших походных сумках, притороченных за спиной, они ровно и плавно набирали скорость, уже не хулиганили, не стремились обогнать друг друга и, словно по натянутой ниточке, гнали машины на север.

Плавно увеличивая скорость на опустевшем и потемневшем шоссе, они улетали в ночь.