Наизнанку

Глубоко втянув воздух, я старалась выдержать его тяжелый взгляд и не отвернуться. Меня пугал его напряжённый, рассерженный вид, но ещё больше я боялась быть причиной его гнева.

Мне отчаянно хотелось сорваться с места и скрыться в доме. Но вместо этого я настороженно замерла напротив него и хранила молчание.

– Катерина, почему ты такая бестолковая, объясни мне? Ты головой своей думаешь, когда решаешь встречаться с такими, как Бэнкс?

– На твоём фоне он кажется таким милым, что сложно понять, кто есть кто!

– Не играй в игры, правил которых ты не знаешь! – зашипел он, и стакан из его руки полетел прямо под ноги.

Сделал шаг босиком по стеклу. Острые осколки – и крупные, и мелкие иглы, препротивно захрустели под смелыми голыми пятками.

Всё это слишком эмоционально, за гранью разумного.

– Это. Не. Твоё. Дело.

Именно так. Раздельно каждое слово. С желанием, как гвоздь за гвоздем, вбить каждый звук в его голову.

Он пробормотал какие-то проклятия, посмотрел на небо, потом перевел взгляд на меня, шагнул на крыльцо, чем свёл на нет и без того никчёмное расстояние между нами:

– Я волновался.

Именно в этот момент, я осознала всю свою никчемность. Бред! Чушь полнейшая! Он волновался?

– Ты был занят со своей сестрой, так что вряд ли мог думать о ком-то ещё, – мне не удалось скрыть нотки ревности в голосе.

– Я… Чёрт! – Хантер взъерошил свои волосы. – Не думал, что это будет так трудно. Я никогда ни о ком не заботился, кроме моей Бекки. Сложно объяснить. Для меня она – смысл моего существования. И я из кожи вон вылезу, но всегда сделаю все возможное, чтобы ей было хорошо… – Но он не продолжил. Признание застряло в горле. – Бл*дство!!! … А теперь появилась ты!

Моя Бекки… Звучит так, будто он жениться собрался!

Горечь и кратковременное ощущение удушья не помогают подавить гаденькое чувство, родившееся совсем недавно и так больно колющее меня изнутри – ревность.

– Я не вижу ни одной веской причины тебе менять свои привычки и правила! Я ничего от тебя не ждала и ни о чём тебя не просила. Хантер, ты не должен заботиться обо мне. Мы не родственники и уж тем более не друзья. И никогда ими не станем.

– Я не могу… Не должен.

– Ты не обязан объяснять мне, я отлично понимаю, что мы разного статуса и положения финансового и социального. Жизнь доказала мне и не раз, что такие как я предназначены лишь для того, чтобы наводить чистоту в твоём доме.

– Проклятье! – Хантер в смятении нервно закатил глаза вверх. – Нет. Всё не так. – И вновь «удостоил» меня своим выжигающим взглядом. – Во мне куча дерьма! И его слишком много для такой, как ты!

Мгновения, растянувшиеся в минуты, мы стоим напротив, в каких-то сантиметрах друг от друга, и смотрим в упор. Я слышу, как он дышит: часто и громко. Не знаю, что именно означает это дыхание, но хочется, очень хочется, чтобы ему захотелось поцеловать меня. До щекотки в животе хочется.

Губы…

Его губы – это всё, что я сейчас вижу.

Они красивы. Нет, не так: они невыносимо притягательны; их изгиб влечёт своей мужественностью и нежностью одновременно. Мозг успевает дать голове команду моргнуть, чтобы не разглядывать их так явно. Мне стыдно за этот свой взгляд, но оторвать его невозможно. Немыслимо. Глаза перестали слушаться.

Одно быстрое движение – Хантер резко хватает мою руку и затаскивает меня в дом.

Не говоря ни слова, он прижимает меня спиной к стене, упирается руками по бокам от моей головы и делает то, чего я меньше всего ожидаю – утыкается носом в мою шею, заставляя меня дрожать при каждом его выдохе.

– Как ты не понимаешь?! Я хочу тебя! До боли. До капли. До рассвета. Но если это случится, ты никогда меня не простишь… Катерина…

И это бархатное, томно растянутое «Катерина» окутывает меня невесомым покрывалом интимности. В нём так много всего, что мне не нужно признаний, заявлений. Прикосновений не нужно. Всё, что необходимо знать, я слышу в каждом выдыхаемом им звуке, во вкрадчивом шёпоте, в растянутом «А», в восхищённо – возбуждённом «Е».

Я чувствую губы в сантиметре от моей кожи, тёплое дыхание, удары его сердца.

Возможно, он прав. Мой мозг не прекращает попытки проанализировать происходящее и понять, в чём подвох. Но его ладони уже на моей шее, талии, пояснице, бёдрах. И когда он этими же руками отодвигает меня от себя смутившись своей эрекции – теперь поздно, я всё чувствую. И я млею оттого, насколько приятно ощущать её животом. И если он запрещает себе, то я нет: хочу быть желанной, и именно вот так, как не хочет он – неуместно, не вовремя, непреодолимо.

– Чёёёёёёёрт! – Наши лбы вдавлены друг в друга до боли.

И тут он отстраняется. Идёт к лестнице, не оглянувшись, но замирает на первых ступеньках, так вцепившись в перила, что даже костяшки пальцев побелели.

– У меня было много девушек. Но никогда – такой, как ты. Я мог хотеть их, но никогда, понимаешь, никогда не испытывал даже тысячной доли тех эмоций, – тут он запинается, сбивается, проглатывает застрявшее в горле признание, – какие переживаю всякий раз, когда смотрю на тебя. Когда прикасаюсь. Когда целую… – говорит, будто отчитывает. – Но мы не можем продолжать это. Слышишь?