Найди меня

Иногда я замечал, как он обменивается торопливыми едва заметными взглядами со своим бойфрендом, который стоял в противоположном конце комнаты. Тайный сговор и солидарность – они так мило проверяли, все ли у партнера в порядке.

Эрика пришла в свободной небесно-голубой блузке. Пялиться я не мог: контуры ее груди были различимы под блузкой ровно настолько, чтобы наряд нельзя было назвать провокационным. Однако я знал, что каждый раз, когда я опускаю взгляд, Эрика это чувствует.

Я всегда видел ее только в одежде для йоги. Меня привлекли ее темные брови и большие карие глаза – они не просто смотрели на тебя, они о чем-то спрашивали, а потом как будто ждали ответа, пока ты с безмолвным непониманием таращился в ответ. Правда, дело было не в том, что они о чем-то просили: так смотрит тот, кто хорошо тебя помнит и пытается понять откуда; и намек на насмешку в ее глазах говорил, что от тебя помощи не дождешься, потому что ты явно ее помнишь, но притворяешься, что это не так.

Каждый раз – и я слишком часто это замечал, – когда ее взгляд падал на меня, в нем читался какой-то намек. Однажды это почти заставило меня нарушить молчание; я заметил ее в очереди в кинотеатре – она что-то говорила своему мужу и вдруг повернулась и посмотрела на меня. Мы неотрывно глядели друг на друга, до тех пор пока я не узнал ее, а она меня и мы молча не сдали назад, только кивнув в знак приветствия, как бы говоря: «Йога, да? Да, йога». А потом отвернулись в разные стороны.

Между тем Миколь и инструктор по йоге решили покурить на балконе. Она смеялась над его шутками. Мне нравилось слышать, как она смеется; она смеется редко – мы смеемся редко. Я стрельнул сигаретку у одного из гостей и присоединился к ним.

– Мы упаковали все пепельницы, – сказала жена. Она постукивала сигаретой о краешек полупустого пластикового стаканчика, стряхивая в него пепел.

– Никакой силы воли, – сказал инструктор по йоге о самом себе.

– И у меня тоже, – ответила она. Теперь они оба смеялись, и он, потянувшись к ее стаканчику, стряхнул пепел. Мы еще немного поболтали, но вдруг произошло нечто совершенно неожиданное.

Кто-то открыл рояль и заиграл пьесу, приписываемую Баху, которую я сразу узнал. Я вернулся в комнату: гости слушали, сгрудившись у рояля. Мне следовало догадаться, что играет Пол, но я прятал от себя это знание. На миг я застыл на месте, возможно, от неожиданности. Ковры мы уже отправили обратно домой, и звук теперь был чище и богаче; он разносился по пустой квартире, словно бы в большой, но совершенно пустой базилике. И почему я не догадался, что Пола соблазнит это старинное фортепьяно, что он вот так вот заиграет пьесу, которую я не слышал уже много лет?

Это продолжалось несколько минут, и мне хотелось одного: подойти к нему сзади, обхватить его голову руками, поцеловать в коротко стриженный затылок и попросить: «Пожалуйста, прошу, сыграй еще».

Казалось, произведения никто не знал, а потому, когда Пол закончил, в комнате воцарилось вежливое молчание. Потом его бойфренд пробрался через толпу и очень мягко положил руку ему на плечо, возможно, таким образом прося его больше не играть. Однако Пол вдруг разразился пьесой Шнитке, которая заставила всех рассмеяться. Этой пьесы тоже никто не знал, но все хохотали, потому что он сразу же переключился и заиграл какую-то безумную трактовку «Богемской рапсодии».

Пока он играл, я присел на одну из батарей под подоконником, и Эрика подошла и тихонько села рядом, словно кошка, которая нашла себе местечко на каминной полке и запрыгнула на нее, не потревожив фарфоровые фигурки. Она только покрутила головой, разыскивая мужа, а отыскав, оперлась правым локтем о мое плечо. Муж стоял в противоположном конце комнаты, держа по бокалу вина в каждой руке, и выглядел неловко. Она улыбнулась ему. Он кивнул в ответ. Интересно, что у них за отношения. Она повернулась к пианисту, но локтя с моего плеча не убрала. Она знала, что делает. Дерзкая, но нерешительная. И все же я не мог сосредоточиться ни на чем другом. Я восхищался беззаботной легкостью, с которой она владела своим телом: такая легкость произрастает из уверенности в том, что кругом одни друзья. Я вспомнил, как в молодости считал само собой разумеющимся то, что окружающие не возражают против моих прикосновений; мне казалось, они их ждут. Благодарность за такое беззаботное доверие Эрики заставила меня потянуться к руке у меня на плече; я легко сжал ее, благодаря за дружбу и зная, что теперь локоть она уберет. Эрика, похоже, нисколько не возражала, но локоть вскоре убрала. Потом из кухни пришла Миколь, встала рядом с батареей и положила руку на другое мое плечо. Как же ее рука отличается от руки Эрики…

Бойфренд Пола сказал ему, что пора заканчивать, потому что им скоро уходить.

– Когда он начинает играть, его уже не остановить, а мне приходится быть врединой и портить все веселье.

Тут я подошел к Полу, все еще сидевшему за роялем, обнял его за плечи и сказал, что узнал «Ариозо»[30] Баха, хотя понятия не имел, что он его сыграет.