Нагуаль

Джеймс уверенно раздвинул мои губы, тронул язык своим языком. У него был божественный вкус. Мне некстати вспомнилось, как врач наставлял моего супруга в правилах домашней адаптации: воздержание от спиртного и резких эмоциональных потрясений шли в том списке не на самых последних ролях. И что же сделал мой муж? Доставив домой, он первым делом откупорил шампанское, а потом начал целовать, зная, наверняка зная, от чего у меня так трясутся колени.

Я вцепилась в плечи Джеймса, задыхаясь. Не прекращая поцелуя, он поднял руку, безошибочно нашел бант у моего горла, потянул за ленту. Шелковая полоска с едва слышным шорохом поехала в петле, как длинная змея, медленно разворачивающая кольца. Казалось, я схожу с ума от головокружения. Развязав бант, Джеймс просунул указательный палец в петлю – я ощущала его прикосновение в ямочке между ключиц – а затем резко дернул на себя и вниз, окончательно освободив от ленты.

– Постой. Подожди, – я с трудом оторвалась от него, облизывая распухшие горячие губы, хватая ртом воздух и снова избегая смотреть куда-нибудь выше его подбородка. – Я не могу так сразу.

– Почему? – одной рукой Джеймс пригладил волосы мне за ухо, его пальцы нежно ласкали пряди, трогали чувствительную кожу так, что уже этим причиняли невыносимое удовольствие, но, скосив глаза, я увидела, как сильно сжалась в кулак другая его рука, с лентой от моей блузки. Костяшки побелели и на тыльной стороне кисти вздулись багровые веревки жил.

– Потому что… – я едва могла собрать мысли в голове, – я тебя не знаю… я тебя не помню…

– Зато я тебя помню.

– Я не могу так сразу!

– А я могу.

В мгновение ока он обмотал ленту вокруг моей шеи в два оборота, оставив концы свободно свисать на груди, и я сглотнула в тугом ошейнике, замирая от ужаса и трепета одновременно. Такого со мной еще не делали раньше. С другой стороны, никого, похожего на Джеймса, со мной рядом тоже раньше не появлялось.

Глядя мне в глаза, он неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу на своей рубашке. Я приготовилась к заманчивому зрелищу, но к тому, что увидела, оказалась совершенно не готова. Когда Джеймс вынул все пуговицы из петель и чуть развел в стороны полы рубашки, мой ошеломленный взгляд натолкнулся на грубые, уродливые рубцы на его твердой груди, и все тело прошиб холодный пот. От спиртного я могла отказаться, сделав вид, что пью. К тому же, мой почти полный бокал валялся уже в осколках в углу балкона. Но от эмоциональных потрясений защититься не получалось.

Шрамы шли прямо над крохотным тугим левым соском Джеймса и складывались в причудливый узор. Один из рубцов краем даже заходил на ареолу, и я поморщилась, представив, как больно, наверное, такое терпеть. Нет, это даже не узор, а буквы. Очень символично написанные, прямо над сердцем. «ФЭЙ» – как будто кто-то криво нацарапал мелом на неровной доске. Имя, которое преследовало меня с самого пробуждения, как кошмар наяву.

– Этого ты тоже не помнишь? – прошептал Джеймс, продолжая гладить мое лицо, волосы, плечо, шею и ключицы. Пальцы его подрагивали, глаза снова потемнели, губы кривились: полуулыбка-полуоскал. – Как взяла стекло от разбитой бутылки? Как резала меня по живому? Как слизывала мою кровь? Хотела, чтобы я никогда тебя не забывал, всегда носил вот здесь. Я не забываю.

Шокированная, едва ли я могла даже покачать головой. Я никогда так не делала! Я никогда не резала людей стеклом от разбитой бутылки! Я просто не могла так сделать! Это шло вразрез с моим характером, моими привычками, да самим моим пониманием добра и зла!

– Не помнишь? – продолжал он. – Как мы трахались потом, даже не отмывшись от крови, и так орали, что соседи вызвали полицию. Подумали, что кого-то убивают. Как ты орала, Фэй, – он приблизил лицо к моему почти вплотную, глаза в глаза, – умоляла меня, чтобы я глубже всаживал в тебя член, что тебе все мало. Ты была ненасытной и дикой, такое непросто забыть.

– Кристина, – тихо, но твердо проговорила я, вытянувшись перед ним в струну. – Нет. Не помню.

– Кристина-а-а… – на выдохе повторил Джеймс и провел большим пальцем по моим губам, оттягивая нижнюю, а затем накрыл их своим ртом.

Я закрыла глаза, но под веками продолжало стоять изображение извилистых рубцов. Моя ладонь сама нашла грудь мужа, пальцы скользнули по узловатым шрамам – такие остаются после глубоких ран, плохого лечения, долгого заживления – повторили узор, и Джеймс застонал мне в губы.

– Почему ты не убрал их? – простонала и я, пытаясь оттолкнуть его и отворачиваясь. – Не зашлифовал лазером?

– Зачем? Такое не зашлифуешь. И забыть невозможно.