Наездницы

– Он уже покрылся шерсткой, – произнесла я, потому что не знала, что еще сказать.

Несмотря на раннее утро, было уже жарко. Бельчонок был не таким уродливым, как тогда, когда я увидела его впервые неделю назад. Он казался совершенно беззащитным. Я понимала, почему Сэм его любит.

Сэм был в той же одежде, что и накануне, а волосы у него были всклокочены и торчали в разные стороны. Меня это немного испугало. Мне захотелось пригладить его шевелюру, но я не решилась к нему прикоснуться. Его веки были воспалены, а золотисто-желтые глаза потемнели и казались коричневыми. Я знала, что на открытом солнце они снова станут светлыми, почти прозрачными. Глаза у нас были разными. Мои были карими, как у отца.

– Ты спал? – спросила я, заранее зная ответ.

Я тоже не спала. Более того, я заходила в комнату Сэма, рассчитывая найти его там. В полумраке спальни я различила очертания его застеленной кровати, которая выглядела такой нетронутой, что я расплакалась, хотя сама не понимала, что меня так растрогало. Наверное, меня взбудоражил вид его идеально заправленной постели. Сначала ее застелил Сэм, а позднее разгладила мама. Электрический вентилятор был направлен на то место, где он должен был спать, и мерно гудел, никого не охлаждая.

Я его выключила и подошла к окну, выходящему на задний двор. Впрочем, это было неправильное название. У нас задний двор являлся началом наших тысячи акров. Там не было ни забора, ни границы. Мамин сад переходил в апельсиновую рощу. Эти апельсины предназначались не для продажи, а для мамы, которая их обожала. По ее собственным словам, она не могла без них жить.

Сэм сидел в траве рядом с мамиными розами, которые были в полном цвету. Со своего места у окна я не улавливала их аромата, в отличие от Сэма. Я долго за ним наблюдала. Он не шевелился, сидел неподвижно, как статуя. Он всегда умел сидеть не двигаясь дольше, чем я. Я всегда была непоседливой.

Я не видела его лица, только узкую спину и тонкие руки. Голос у него уже начал ломаться. Я знала, что случается с голосами мальчиков: Джорджи был на два года старше, и его голос изменился пару лет назад. У меня в ушах звенел голос Сэма, такой красивый и по-детски звонкий. Мне хотелось записать его себе на память до того, как он исчезнет навсегда.

Если бы Сэм повернулся ко мне лицом, я увидела бы кровоподтек у него под глазом и небольшой порез над бровью. Незначительные, быстро заживающие травмы. Папа называл их поверхностными. Я впервые в жизни увидела раны на теле Сэма. Я изо всех сил пыталась припомнить подобные инциденты в прошлом, но мне это не удавалось. Я дважды ломала руку. И я бесчисленное количество раз набивала синяки и шишки. Такова была участь любителей верховой езды. Но Сэм не любил риск. Это было не в его духе.

Он повернул голову, как будто что-то услышал. Наверное, так и было. Скорее всего, в кустах зашуршало какое-нибудь животное. Я увидела его профиль, освещенный мягким лунным светом. У нас обоих был отцовский нос – весьма заметный, но красивой формы. Я подумала, что он почувствовал, что я за ним наблюдаю. Я прижала ладонь к стеклу.

– Сэм, – прошептала я.

Он смотрел на то, что держал в руках. Я поняла, что он держит бельчонка, и это доказывало, что я причинила ему сильную боль. У него ушла почва из-под ног. Потому что он бессчетное количество раз повторял мне, что нельзя без особой надобности прикасаться к детенышам животных. Он объяснял, что, если я стану это делать, зверек привыкнет к запаху человека и в дальнейшем не будет бояться людей. А страх перед человеком является необходимым условием выживания зверей в дикой природе.

– Теа! – окликнула меня Сисси. – Ты меня слушаешь?

Я покосилась в ее сторону. Она не знала, насколько темны глубины моего сердца. Я была уверена, что Сэм думает обо мне так же часто, как и я о нем, а это значит постоянно. Он не думал обо мне разве что в то время, пока спал. И эти тяжелые мысли угрожали вытеснить все остальное, как вытесняет воду брошенный в нее предмет. Но он не мог представить, какова моя жизнь здесь. И я не знала, плохо это или хорошо.

Вскоре мы подошли к конюшне, и здесь наши пути разошлись. Я глубоко вдохнула аромат конюшни, который везде был одинаковым: запах сена и навоза. Конюх (тот самый симпатичный парень, о котором в первый вечер говорила Эва) подвел меня к Наари – небольшой чубарой лошадке с розовой мордой.

– Спасибо, – кивнула я груму, – я сама ее взнуздаю.

Я пощелкала языком, и Наари подняла голову от кормушки. Ее белая шкура была усеяна тысячами коричневых пятнышек, из-за которых некоторые называли таких лошадей «искусанные блохами». Какое уродливое выражение для такой изумительной масти! Я старалась сохранять спокойствие, изо всех сил боролась с охватившим меня волнением. Я не хотела чрезмерно привязываться к Наари, потому что знала: когда я уеду из лагеря, мне придется оставить ее здесь.