Надсада

– Че их вспоминать-то: было да сплыло, пора бы уж и забыть.

– Не скажи, Маркеловна. Кака бы война страшная ни была, а все ж была и молодость, и сила в руках, и отвага в глазах. Мы, сибиряки, фашиста не боялись, не отсиживались в окопах – считай, с открытого места из своего орудия били по врагу. Потому и орденов прибавлялось на груди. Счас вот доподлинно известно, что войну под Москвой в сторону Победы переломили именно мы, сибиряки, а не каки-нибудь там рязанские или орловские мужики. Этим мы с Афанасьичем и гордимся, о том и говорим.

– А ну вас к ляду, – поджала губы. – Вас не переслушать, тока че потом будешь кушать…

И за дверь.

– Татьяна-то у тебя, Афанасьич, будто осенний куст, всеми цветами радуги спят…

– Сам вижу. Как Володька пошел в гору, так и засияла.

– Вот о нем-то я и хотел с тобой побалакать…

– И ниче хорошего не собирался сказать, – будто закончил за друга Степан. – Я энто понял, как ты через порог переступил, тока ждал, када ж зачнешь.

– Не обижайся, Степа. Дело это житейское, и в том, что Владимир пошел в гору, ниче худого нет. Тока надо бы к людям поближе. Ко мне, знашь, целая делегация из бывших фронтовиков привалила. Ты, Романыч, говорят, со Степаном воевал, тебя он послушат. Сходи, говорят, к ему. Нет никакой мочи терпеть. Взять хоть дровишки. Раньше леспромхоз снабжал. Притянут трактором лесину к дому, а уж сам хозяин нанимат кого, чтоб распилить. Теперь не то чтоб лесину, и горбыля не возьмешь. А как зиму топиться? Зимы-то у нас лютые. Мучается народ. Стоном стонет. За таку ли жись, говорят, мы кровь на фронте проливали? Давай, говорят, Романыч, берись-ка опять за профсоюз, а мы все в его вступим. Вместе и будем ходить – биться в двери райцентровских властей. Авось и пробьем. Как ты думать?..

– Так же, как и ты, Леня, – ответил, чуть повременив, Степан Афанасьевич.

Сидел он, нагнув голову, а когда поднял, Мурашов увидел в глазах дружка такую тоску, что пожалел о начатом разговоре. И даже как бы затеялся вставать из-за стола, но Белов резко протянул руку и тем невольным жестом как бы остановил своего фронтового товарища.

– Ты думать, я ничегошеньки не понимаю из того, что делат Володька? Иль не пытался пробиться к его разуму? С мыслями энтими я, Леня, ложусь в постель вечером, с ими же встаю утром. Они вить со своими заготовками к моей таежке стали подбираться, дак я сказал Володьке, мол, ежели тронете хоть одну кедрину, то спалю к чертовой матери тебе всю базу. А он мне: ты, мол, батя, ниче не понимать. Ежели хочешь, я, мол, тебя осенью орехом с головой завалю, и в тайгу не надо ходить. И что же мне-то, отцу его, делать? Как людям в глаза-то смотреть? Вот и сижу дома, думу думаю. А может, и впрямь запалить его хозяйство? С меня-то взятки гладки. Попрыгат и сядет на то же место. А, Леня?..

– А ты вступай в наш фронтовой профсоюз, вместе будем ходить – колотиться в двери властей! Наденем парадные пиджаки с фронтовыми орденами и медалями и – строем, как бывало в молодости…

– Но вить против родного сынка колотиться, срам вить!..

– А так жить, как ты живешь, еще срамней…

Теперь уже опустил голову Мурашов. Затем медленно поднял, глянул прямо в глаза другу:

– Тебя, Степа, никто не осуждат. Мы знам, какой ты есть – последней рубахи не пожалешь. Последним куском поделишься. К тебе люди завсегда за советом приходили, так будь и теперь с людями. Что до Володьки твово, то я так думаю: перемелится – мука будет. Сама жись поставит его на место. Но в том бардаке, какой творится в стране, людям надо чем-то жить, тем боле что они на лесу оставили свое здоровье. Надо подумать не только о фронтовиках, но и о вдовах, об одиноких матерях, о престарелых жителях поселковых. А горбыля какого подвезти – убытки для твово Володьки небольшие. Ты погляди на весь ряд улицы, на которой мы с тобой проживам почитай по пять десятков лет, – все домишки фронтовиков. Почитай, на каждом звездочка, и тока звездочка одна и сият. Звездочку фронтовички не забывают подкрашивать! А сами домишки – с обшарпанными ставеньками, покосившимися столбами ворот, догнивающими заплотами, с уныло поблескивающими наружу стеколками окошек. Все до единого требующие ремонту. И че тут удивительного? На пензию не отремонтируешь, а других доходов не имется. В ранешные времена в тот же профсоюз можно было обратиться, и леспромхоз подмогал: выделял досок, лесу, давал технику. Теперь до фронтовиков никому нет дела. Да и твой домишко, гляжу, не в лучшей своей поре, тож ремонта требует. В опчем, все идет на убыль: и внимание к нам, старикам, и здоровье, и жизнь. Дак может, пора нам самим за себя постоять, как стояли на фронте? А, Степа? Перед властями, перед обчеством, перед такими, как твой Володька?.. Не впервой вить?..

Встал, вытянув калеченую ногу из-под стола, прибавил:

– Потолкуй-ка еще с ним, а я зайду к тебе денька через три.

Володька подъехал к дому родителей вечером того же дня. Громко разговаривая с матерью, которая семенила за ним мелкими шажками, вошел хозяином.